», третье – «Гробовщик », пятое – «Барышня-крестьянка »)
В мае 1816 года, повествует рассказ Пушкина , я, тогда ещё молодой человек, промокнув под проливным дождём, заехал на одну дорожную станцию и заказал себе чаю. Поставить самовар побежала Дуня, дочь станционного смотрителя Самсона Вырина – девушка необычайной красоты, лет всего 14 отроду. Мне она очень понравилась. Когда Дуня вернулась с чаем, я завязал с ней разговор и был очарован её умным и приятным обхождением. При моём отъезде со станции смотритель приказал дочери проводить меня до лошадей. В сенях я выпросил у Дуни позволение поцеловать её, и этот горячий поцелуй вспоминается мне до сих пор.
Три или четыре года спустя я вновь ехал в тех же местах, горя нетерпением узнать, что же случилось за это время с Дуней и её отцом. Станционное помещение уже не отличалось прежней ухоженностью и чистотой. Смотритель Вырин сильно постарел. Он имел молчаливый вид и разговорился лишь после того, как я угостил его несколькими стаканами пунша.
На вопрос о Дуне станционный смотритель рассказал грустную историю. Три года назад зимой на станцию заехал некий гусар. Он тотчас же обратил на Дуню внимание, перестал спешить с отъездом в дальнейший путь и заказал себе ужин. После ужина этому посетителю внезапно стало плохо. Дуня начала ухаживать за больным, который в знак благодарности постоянно пожимал ей руку. Через пару дней оправившийся гусар уже беседовал с Дуней, как с давней знакомой. Выезжая со станции, он предложил прокатить девушку в своей кибитке до церкви на краю деревни. Смотритель не препятствовал. Гусар с Дуней уехали, а к вечеру правивший их лошадьми ямщик вернулся обратно и рассказал: он довёз их обоих не до церкви, а до соседней станции, и от неё они поехали дальше.
Горю старика-смотрителя не было предела. Он понял, что болезнь гусара была притворной. Заболев и сам сильной горячкой, смотритель после выздоровления отправился в Петербург. Из подорожной Вырин узнал, что именно туда направился гусар, носивший фамилию Минский.
Смотритель разузнал в столице, где живёт Минский, и пошёл к нему домой. Увидев, его гусар вспыхнул. Бедный отец просил вернуть ему дочь, говоря, что теперь Минский уже натешился Дуней, так пусть не губит её понапрасну. Минский в ответ уверял, что Дуня уже отвыкла от своего прежнего бедного состояния и будет счастлива с ним, а не с отцом. Сунув в руку смотрителю, несколько ассигнаций, он вытолкнул его за дверь.
Вырин был в отчаянии. Несколько дней он ходил мимо дома, где жил гусар, и раз увидел, как тот проехал мимо на щегольских дрожках. Смотритель побежал вслед. Минский остановился перед одним подъездом и вошёл в него. Смотритель догадался: там, скорее всего, и живёт его Дуня. Пойдя вслед за гусаром, он вступил в одну из квартир и пошёл внутрь её, хотя его и задерживала служанка.
Минский сидел в кресле, а на ручке рядом с ним – роскошно одетая Дуня, которая с нежностью наматывала волосы гусара на свои пальцы. Увидев отца, дочь лишилась чувств. Разъярённый Минский подошёл к смотрителю, схватил его за ворот и выбросил на лестницу. Вырин хотел подать на гусара жалобу, но, поразмыслив, махнул рукой, оставил эту бесполезную затею и вернулся на свою станцию. Во время своего рассказа обо всём этом, он беспрестанно вытирал слёзы полой одежды.
А. С. Пушкин «Станционный смотритель». Аудиокнига
Я с грустью покинул станционного смотрителя. Несколько лет спустя мне довелось вновь проезжать через те места. Станцию к тому времени уже закрыли, хотя прежний домишко её ещё стоял. Там жил уже не Вырин, а семья пивовара. Жена последнего поведала мне, что смотритель умер, совсем спившись перед кончиной. Вырина похоронили на местном кладбище, и летом на его нищую могилу заезжала какая-то богатая барыня с тремя маленькими детьми. Она долго лежала на могильном холмике, а потом пошла к попу и заказала службу по усопшему.
Цикл повестей Белкина, написанных Александром Сергеевичем Пушкиным, содержит несколько интересных и познавательных рассказов. Одним из таких произведений является «Станционный смотритель». Пушкин, краткое содержание творчества которого позволяет увидеть талант великого писателя, этот рассказ посвятил непростой судьбе всех станционных смотрителей, а также осветил и взаимоотношения между родителями и детьми.
Повесть начинается авторским рассказом о несчастной судьбе всех русских станционных смотрителей, на которых любой проезжий вымещает свое раздражение, требует невозможного и постоянно хамит, а эти несчастные люди все должны терпеть и потакать гостям. Далее идет рассказ о конкретном человеке, которого зовут Самсон Вырин. Краткое содержание «Станционный смотритель» переносит читателя в начало XIX столетия, где и разворачивались главные события.
Рассказчика как-то в дороге застала непогода, и он решил остановиться на ближайшей станции. У хозяина он попросил разрешения переодеться, попить чаю и пересидеть дождь. Смотритель оказался добродушным человеком, жил он со своей красавицей-дочкой, которой на то время было около 14 лет, звали ее Дуней. Девочка хлопотала по хозяйству, накрывала на стол. Гость вместе с хозяином и Дуней отобедал, за столом велась непринужденная беседа, после этого подали лошадей и рассказчик, распрощавшись с новыми друзьями, уехал.
Краткое содержание «Станционного смотрителя» переносит читателя на несколько лет вперед, когда рассказчик вновь проезжает через ту же губернию и решает заехать к старым знакомым. Он застает лишь смотрителя, превратившегося из добродушного человека в угрюмого и осунувшегося старика, изба его стала ветхой и неухоженной. На все вопросы о Дуне мужчина лишь отмалчивался, но за стаканом пунша его удалось разговорить.
Краткое содержание «Станционный смотритель» повествует о том, что три года назад на станцию приехал молодой гусар. Сначала он был зол и немедленно требовал лошадей, но увидев красавицу Дуню, успокоился и остался на обед. Затем он неожиданно слег в постель, а вызванный врач прописал ему абсолютный покой. Дочка смотрителя ухаживала за ним. Выздоровев, гусар засобирался домой и, уезжая, предложил Дуне подвести ее до церкви. Краткое содержание «Станционный смотритель» не покажет всех чувств отца, который понял, что его дочь похитили.
Самсон отправился в Петербург на поиски Дуни. Он нашел гусара, но тот сказал, что любит девушку, ей будет с ним хорошо. Чтобы отец от них отвязался, он даже предлагал деньги, но смотритель выбросил их. Через время Самсон выследил, где живет дочь. При встрече Дуня упала в обморок, а гусар попросту выставил его за дверь. После этого отец уже не предпринимал попыток вернуть свою дочь.
Краткое содержание «Станционный смотритель» переносит читателя еще на несколько лет вперед, когда рассказчик вновь проезжает мимо знакомой станции. Старого смотрителя уже нет, мальчик, который поселился в его доме, рассказал, что Самсон умер год назад. На его могилу приезжала красивая барыня с тремя детьми, очень плакала и раздавала всем щедрую милостыню, а в церкви заказала молебен. Рассказчик понял, что это была Дуня, которая чувствовала огромную вину перед отцом за то, что бросила его и не навестила, когда тот еще был жив.
Пушкин в повести «Станционный смотритель» поднял тему «маленького человека», чтобы читатель сумел понять судьбу простых людей, вникнуть в их внутренний мир, познать душу этих несчастных. Даже такие незначимые, казалось бы, личности достойны сострадания и понимания.
Александр Сергеевич Пушкин
Нет людей несчастнее станционных смотрителей, ибо во всех своих неприятностях путешествующие непременно винят смотрителей и стремятся на них выместить свою злость по поводу плохих дорог, несносной погоды, скверных лошадей и тому подобного. А между тем смотрители — это большей частью кроткие и безответные люди, «сущие мученики четырнадцатого класса, ограждённые своим чином токмо от побоев, и то не всегда». Жизнь смотрителя полна тревог и хлопот, он ни от кого не видит благодарности, напротив, слышит угрозы и крики и ощущает толчки раздражённых постояльцев. Между тем «из их разговоров можно почерпнуть много любопытного и поучительного».
В 1816 г. случилось рассказчику проезжать через *** губернию, и в дороге он был застигнут дождём. На станции поспешил он переодеться и напиться чаю. Ставила самовар и накрывала на стол смотрителева дочь, девочка лет четырнадцати по имени Дуня, которая поразила рассказчика своей красотой. Пока Дуня хлопотала, путешественник рассматривал убранство избы. На стене заметил он картинки с изображением истории блудного сына, на окнах — герань, в комнате была кровать за пёстрой занавеской. Путешественник предложил Самсону Вырину — так звали смотрителя — и его дочери разделить с ним трапезу, и возникла непринуждённая обстановка, располагающая к симпатии. Уже лошади были поданы, а путешественник все не хотел расстаться со своими новыми знакомыми.
Миновало несколько лет, и вновь довелось ему ехать этим трактом. Он с нетерпением ожидал встречи с давними знакомыми. «Вошед в комнату», он узнал прежнюю обстановку, но «все кругом показывало ветхость и небрежение». Не было в доме и Дуни. Постаревший смотритель был угрюм и неразговорчив, лишь стакан пуншу расшевелил его, и путешественник услышал печальную историю исчезновения Дуни. Случилось это три года назад. На станцию прибыл молодой офицер, который очень спешил и гневался, что долго не подают лошадей, но, увидев Дуню, смягчился и даже остался ужинать. Когда же лошади прибыли, офицер внезапно почувствовал сильное недомогание. Приехавший лекарь нашёл у него горячку и прописал полный покой. На третий день офицер был уже здоров и собрался уезжать. День был воскресный, и он предложил Дуне довезти ее до церкви. Отец позволил дочери поехать, не предполагая ничего худого, но все же им овладело беспокойство, и он побежал к церкви. Обедня уже кончилась, молящие расходились, а из слов дьячка смотритель узнал, что Дуни в церкви не было. Вернувшийся вечером ямщик, вёзший офицера, сообщил, что Дуня отправилась с ним до следующей станции. Смотритель понял, что болезнь офицера была притворной, и сам слёг в сильной горячке. Поправившись, Самсон выпросил отпуск и пешком отправился в Петербург, куда, как знал он из подорожной, ехал ротмистр Минский. В Петербурге он отыскал Минского и явился к нему. Минский не сразу узнал его, а узнав, начал уверять Самсона, что он любит Дуню, никогда ее не покинет и сделает счастливою. Он дал смотрителю денег и выпроводил на улицу.
Самсону очень хотелось ещё раз увидеть дочь. Случай помог ему. На Литейной заметил он Минского в щегольских дрожках, которые остановились у подъезда трёхэтажного дома. Минский вошёл в дом, а смотритель из разговора с кучером узнал, что здесь живёт Дуня, и вошёл в подъезд. Попав в квартиру, сквозь отворённую дверь комнаты увидел он Минского и свою Дуню, прекрасно одетую и с неясностью смотрящую на Минского. Заметив отца, Дуня вскрикнула и без памяти упала на ковёр. Разгневанный Минский вытолкал старика на лестницу, и тот отправился восвояси. И вот уже третий год он ничего не знает о Дуне и боится, что судьба ее такова же, как судьба многих молоденьких дур.
Через некоторое время вновь случилось рассказчику проезжать этими местами. Станции уже не было, а Самсон «с год как помер». Мальчик, сын пивовара, поселившегося в Самсоновой избе, проводил рассказчика на могилу Самсона и рассказал, что летом приезжала прекрасная барыня с тремя барчатами и долго лежала на могиле смотрителя, а ему дала пятак серебром, добрая барыня.
Жизнь смотрителя полна тревог и хлопот. Он не видит благодарностей ни от кого, а слышит только угрозы и крики и ощущает раздражение между постояльцами. Это большей частью кроткие и безответные люди, ибо на них ложится вся ответственность.
В 1816 году один проезжий ехал как-то через одну губернию, а в дороге попал под дождь. На ближней станции он решил переодеться и, согревшись, напиться чаю.
Хозяйкой, которая ставила самовар и накрывала на стол, была дочь смотрителя. Девочке было всего четырнадцать лет, и её звали Дуней. Она была миленькая и привлекательная на вид, чем поразила своей внешностью. Пока Дуняша хлопотала и собирала на стол, проезжий немного осмотрел убранство избы. Он увидел на стене картину с изображением блудного сына, на окнах стояла пахнущая герань, а в углу комнаты стояла кровать за пёстрой ситцевой занавеской.
Прошло несколько лет. Путешественнику снова пришлось ехать той же дорогой, что и раньше. Он с большим нетерпением ждал этой встречи. Когда он вошёл, то узнал комнату, но был удивлён, что вся обстановка была прежняя, но выглядело всё в ветхом и запущенном состоянии. Дуни в доме не было. Смотритель заметно постарел и выглядел угрюмым и не разговорчивым. Стакан пунша немного развеселил его, и он поведал свою историю.
Однажды на станцию приехал молодой офицер, который спешил и сердился, что долго не подают лошадей. Увидев Дуню, смягчился и остался ночевать. На следующий день, он предложил Дуне довезти его до церкви, отец позволил дочке поехать, но предчувствуя беспокойство, он отправился в церковь. Дуни нигде не было. Он отправился в Петербург. Узнав, где живёт офицер, смотритель явился к нему в дом. Он увидел свою дочь, которая заметив отца, вскрикнула и упала. Разгневанный офицер вытолкал старика за двери.
Прошло три года. Опять пришлось путнику проезжать мимо этих мест, но станции уже не было. Старик умер в прошлом году. Сын пивовара, который поселился в избе старика, проводил путника на могилу. Он рассказал, что приезжала летом барыня с тремя сыновьями и долгое время находилась на могиле смотрителя, а ему дала пятак серебром. Добрая барыня.
В данной работе представлено краткое содержание повести «Станционный смотритель», которое может быть использовано как для читательского дневника, так и для написания письменных работ по предлагаемому плану.
Так же вкратце даны характеристики всех героев, определение главной мысли произведения и вывод.
В 1830 году, задержавшись из-за эпидемии холеры в Болдино, Пушкин много и увлеченно работает. Там он задумывает написать цикл из пяти, совершенно непохожих друг на друга, повестей от имени вымышленного автора и называет их «Повести Белкина».
9 сентября, на пятый день пребывания в деревне, закончена повесть «Гробовщик», на последнем листе которой Пушкин набрасывает план новой, под названием «Станционный смотритель» с очень незатейливым сюжетом.
Это произведение отличается от остальных повестей своим настроением, оно пронизано чувством грусти и трагично. Композиция повести соответствует традиционным канонам: завязка, развитие, кульминация и завершение. Но повествование ведется не по главам.
Начинается лирическими размышлениями путника о неблагодарной доле смотрителей, потом следует его рассказ о Самсоне Вырине и его дочери, далее откровения смотрителя о коварстве проезжего гусара и Дуниной участи, завершается описанием последнего приезда рассказчика и посещением могилы старика, где он узнает о запоздалом раскаянии Дуни.
Главные герои и их характеристика
Иван Петрович Белкин
— чиновник, путешествующий по делам и поведавший историю Самсона Вырина. Человек неравнодушный и интересующийся жизнью встречающихся ему людей.
Он родился в семье почтенного секунд-майора и, воспитанный деревенским дьячком, склонен был к чтению и занятиям русской словесностью. Служил, после выхода в отставку к управлению имением покойных родителей склонностей не проявил.
Честен, кроток, стыдлив, умерен в излишествах, склонен к сочинительству.
Самсон Вырин — его именем названа повесть и так звали отца Дуни. Маленький человек, честно выполняющий свой долг. Он терпит притеснения и унижения от проезжающих господ. Станционному смотрителю около пятидесяти лет. Он вдовец, но очень любит свою единственную дочь. Все невзгоды сносит с чувством собственного достоинства.
Дуня — его дочь, очень разумна и расторопна. Понимая положение отца, старается облегчить его участь. Портрет Дуни: молода, красива, кокетлива, держится не хуже светских девиц. Часто ей удается смягчить гнев постояльцев своей услужливостью. Но, однажды, поддавшись чувствам, она бросает отца и уезжает с гусаром, рискуя своей репутацией. Все же ей удается избежать позорной жизни, обрести семейный покой и счастье.
Ротмистр Минский - тот, кто похитил Дуню – молод, красив, богат. Но, полюбив Дуню, не видит в их жизни ее отца, хотя и дворянина, но состоящего на плебейской, по его понятиям, службе. За честь его дочери пытается откупиться деньгами, не поняв, что даже у смотрителя есть свое достоинство, которое он растоптал. Отчасти его можно считать второстепенным персонажем.
Второстепенные персонажи
Лекарь — немец, который сыграл свою лукавую роль в истории похищения Дуни. В отрывке, повествующем о мнимой болезни Минского, понятно, что он невольный соучастник гусара. Получив щедрое вознаграждение, даже пообедав и распив вино с больным, он, скрыв истинное положение дел, косвенно участвовал в хитроумном замысле ротмистра.
Ваня — сынок пивовара, помнивший смотрителя за его доброту. Он не забыл, где могила этого человека, который был для него не чужим.
Станционных смотрителей притесняют и унижают почти все проезжающие и бранятся с ними, жалуются, почитая их «извергами» или разбойниками. Но по справедливости нужно относиться к ним более снисходительно.
Ведь их низший чин четырнадцатого разряда может, да и то не всегда, оградить только что от побоев. Служба у него каторжная, а и днем, и ночью покоя нет.
Уставшие в пути путники всю досаду вымещают на смотрителе за скверную погоду, плохую дорогу, уставших лошадей, строптивых ямщиков. Для всех он хуже врага, какими ругательствами его только не бранили. В любую погоду бегает в поисках лошадей, прячется в сенях от рассерженных постояльцев.
Рассказчик, почти двадцать лет разъезжая по России, был знаком со многими смотрителями. Собирая и записывая путевые наблюдения, решил развеять ложные представления об этих скромных тружениках, отзываясь об их услужливости, уживчивости и неприхотливости.
Особенно ему были интересны беседы с ними, из которых он узнал немало занимательного и поучительного. О судьбе одного из них поведал он читателям.
Случилось ему в 1826 году проездом промокнуть под дождем и решил на попутной станции обсохнуть и выпить чаю. Смотритель кликнул свою дочку, наказав поставить самовар. Красота четырнадцатилетней девочки произвела впечатление на повествователя. Дожидаясь чаю, стал он осматривать скромное, но опрятное жилище.
Особенно его заинтересовали три картинки на стене, изображавшие библейскую историю блудного сына. Пятидесятилетний Самсон Вырин, бодрого нрава и свежий, и его дочь за чаем долго беседовали с путником, которого на прощание Дуня поцеловала.
Спустя несколько лет опять довелось рассказчику побывать на этой станции. Войдя в домик, он обратил, как изменилось жилище: исчезли цветы на окнах, во всем чувствовалось запустение и ветхость. Очень постаревший за последние годы смотритель на вопрос о здоровье Дуни ничего не ответил, нахмурился. Но, выпив предложенного пунша, поведал печальную и трогательную историю дочери, вспоминая, как не мог он нарадоваться на свою Дуню, как проезжающие любили поговорить с ней, любовались ее красотой и разумностью.
Три года назад, зимой, подъехала тройка, и в комнату вошел военный, требуя лошадей.
Дуня смягчила гнев молодого гусара, которого звали Минский, ласково предложив поужинать. Тот согласился. Но, когда подали лошадей, проезжему внезапно стало дурно, и он лишился памяти.
На следующий день вызвали лекаря, с которым больной с аппетитом отобедал, распив бутылку вина и щедро заплатив.
Через день гусар совсем поправился, стал весел, напевал и много шутил. В воскресенье Дуня собиралась на церковную службу, и гусар вызвался подвезти ее. Смотритель и сам не понимал, как мог он разрешить дочери ехать с гусаром. Беспокоясь, сам пошел в церковь, но оказалось, что Дуни не было в церкви.
Надеясь, что она просто решила проехаться до следующей станции, получает от вернувшегося ямщика известие, что Дуня уехала с гусаром. Самсон Вырин с горя заболел. Поправившись, выпросил отпуск и отправился пешком за дочерью.
В пути он узнал, что ротмистр Минский следовал в Петербург, а Дуня ехала без принуждения, но все время плакала. В Петербурге отыскал он трактир, в котором жил Минский, и пошел к нему. Со слезами умолял он его вернуть ему дочь, не губить ее. Но Минский заверил, что Дуню не оставит, а вернуться к прежней жизни она уже не сможет. Сунув несчастному отцу денег, выставил на улицу. С негодованием выбросил и растоптал эти деньги смотритель.
Через два дня увидел, как его обидчик вбежал на крыльцо одного дома. Разведав, что Дуня живет на втором этаже, обманув кучера и служанку, проник в ее квартиру. Потрясенная Дуня, внезапно увидев отца, падает в обморок. А Минский выталкивает старика на улицу. Самсон Вырин возвращается на свою станционную службу.
В завершении своего рассказа смотритель поведал, что уже три года живет он один и о судьбе дочери ничего не знает, но предполагает, что постигла ее участь многих молоденьких дурочек, для которых уготована уличная кабацкая жизнь и нищета. После расставания долго вспоминал рассказчик печальную историю смотрителя и его дочери.
Спустя еще несколько лет узнал он, что станция уничтожена, старый смотритель умер, а в его доме поселился пивовар. Хозяйский сынок по его просьбе отвел на могилу старика. От мальчишки узнал, что приезжала молодая и красивая барыня, с тремя детишками, ходила на погост, лежала на могиле и плакала. После дала попу денег на поминание и мальчишке пятачок. Услышав эту историю, не пожалел уже рассказчик о своей поездке.
Главная мысль повести
Основная подсказка, определившая главную мысль, определена в описании комнаты смиренной обители смотрителя, которую украшали картинки из библейского сюжета.
Дуня повторила участь блудного отрока. Но ее раскаяние пришло слишком поздно. Ей повезло, она избежала банальной участи содержанки, обрела семейное и материнское счастье.
Но чувство вины будет мучить ее до конца жизни. Ей никогда уже не получить прощения отца.
Чему же учит эта книга? Невозможно стать счастливым, если тебе не дано получить прощение и обрести душевный покой.
Заключение
В повести удивительно трогательно нарисован образ «маленького человека», честного и бескорыстного труженика, доброго, с достоинством переносящего свое незавидное положение, но не способного защитить себя и своих близких. Эту тему, поднятую Пушкиным, будут в будущем развивать в своем творчестве многие русские писатели.
Для более полного восприятия произведения и создания своего собственного мнения, рекомендуем прочитать не только повесть в сокращении, но и в оригинале.
Коллежский регистратор,
Почтовой станции диктатор.
Князь Вяземский.
Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?.. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут — колокольчик!.. и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во всё это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покамест скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного. Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности. Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями. В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных и платил прогоны за две лошади. Вследствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго не мог я привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде. Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей. В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай , ввелось в употребление другое, например, ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать? Но обращаюсь к моей повести. День был жаркий. В трех верстах от станции *** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки. По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая спросить себе чаю, «Эй, Дуня! — закричал смотритель, — поставь самовар да сходи за сливками». При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. «Это твоя дочка?» — спросил я смотрителя. «Дочка-с, — отвечал он с видом довольного самолюбия, — да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать». Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафорке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Всё это доныне сохранилось в моей памяти, также как и горшки с бальзамином, и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сюртук с тремя медалями на полинялых лентах. Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы. Лошади были давно готовы, а мне всё не хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась... Много могу я насчитать поцелуев,
С тех пор, как этим занимаюсь,
Но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.
Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к станции *** с печальным предчувствием. Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и всё кругом показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал... Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно небритого лица, на сгорбленную спину — и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика. «Узнал ли ты меня? — спросил я его, — мы с тобою старые знакомые». — «Может статься, — отвечал он угрюмо, — здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало». — «Здорова ли твоя Дуня?» — продолжал я. Старик нахмурился. «А бог ее знает», — отвечал он. — «Так видно она замужем?» — сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца. Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана. Я заметил, что ром прояснил его угрюмость. На втором стакане сделался он разговорчив: вспомнил или показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула. «Так вы знали мою Дуню? — начал он. — Кто же и не знал ее? Ах, Дуня, Дуня! Что за девка-то была! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Барыни дарили ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле только чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает. Поверите ль, сударь: курьеры, фельдъегеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье? Да нет, от беды не отбожишь ся; что суждено, тому не миновать». Тут он стал подробно рассказывать мне свое горе. — Три года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинели, окутанный шалью, вошел в комнату, требуя лошадей. Лошади все были в разгоне. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое действие. Гнев проезжего прошел; он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился у смотрителя, начал весело разговаривать с ним и с его дочерью. Подали ужинать. Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, не кормя, запрягали их в кибитку проезжего; но возвратясь, нашел он молодого человека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, голова разболелась, невозможно было ехать... Как быть! смотритель уступил ему свою кровать, и положено было, если больному не будет легче, на другой день утром послать в С*** за лекарем. На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город за лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченном уксусом, и села с своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил почти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе и охая заказал себе обед. Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним по-немецки, и по-русски объявил, что ему нужно одно спокойствие и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом. Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни, разговаривал с проезжими, вписывал их подорожные в почтовую книгу, и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; Дуня собиралась к обедне. Гусару подали кибитку. Он простился с смотрителем, щедро наградив его за постой и угощение; простился и с Дунею и вызвался довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении... «Чего же ты боишься? — сказал ей отец, — ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви». Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул, и лошади поскакали. Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел и пошел сам к обедне. Подходя к церкви, увидел он, что народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти. Он поспешно вошел в церковь: священник выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две старушки молились еще в углу; но Дуни в церкви не было. Бедный отец насилу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни жив, ни мертв. Одна оставалась ему надежда: Дуня по ветрености молодых лет вздумала, может быть, прокатиться до следующей станции, где жила ее крестная мать. В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на которой он отпустил ее. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: «Дуня с той станции отправилась далее с гусаром». Старик не снес своего несчастия; он тут же слег в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик. Теперь смотритель, соображая все обстоятельства, догадывался, что болезнь была притворная. Бедняк занемог сильной горячкою; его свезли в С*** и на его место определили на время другого. Тот же лекарь, который приезжал к гусару, лечил и его. Он уверил смотрителя, что молодой человек был совсем здоров и что тогда еще догадывался он о его злобном намерении, но молчал, опасаясь его нагайки. Правду ли говорил немец, или только желал похвастаться дальновидностию, но он нимало тем не утешил бедного больного. Едва оправясь от болезни, смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца и, не сказав никому ни слова о своем намерении, пешком отправился за своею дочерью. Из подорожной знал он, что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург. Ямщик, который вез его, сказывал, что всю дорогу Дуня плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте. «Авось, — думал смотритель, — приведу я домой заблудшую овечку мою». С этой мыслию прибыл он в Петербург, остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, и начал свои поиски. Вскоре узнал он, что ротмистр Минский в Петербурге и живет в Демутовом трактире. Смотритель решился к нему явиться. Рано утром пришел он в его переднюю и просил доложить его высокоблагородию, что старый солдат просит с ним увидеться. Военный лакей, чистя сапог на колодке, объявил, что барин почивает и что прежде одиннадцати часов не принимает никого. Смотритель ушел и возвратился в назначенное время. Минский вышел сам к нему в халате, в красной скуфье. «Что, брат, тебе надобно?» — спросил он его. Сердце старика закипело, слезы навернулись на глазах, и он дрожащим голосом произнес только: «Ваше высокоблагородие!.. сделайте такую божескую милость!..» Минский взглянул на него быстро, вспыхнул, взял его за руку, повел в кабинет и запер за собою дверь. «Ваше высокоблагородие! — продолжал старик, — что с возу упало, то пропало: отдайте мне по крайней мере бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее понапрасну». — «Что сделано, того не воротишь, — сказал молодой человек в крайнем замешательстве, — виноват перед тобою и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она — вы не забудете того, что случилось». Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь, и смотритель, сам не помня как, очутился на улице. Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего рукава сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти- и десятирублевых смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их наземь, притоптал каблуком и пошел... Отошед несколько шагов, он остановился, подумал... и воротился... но ассигнаций уже не было. Хорошо одетый молодой человек, увидя его, подбежал к извозчику, сел поспешно и закричал: «Пошел!..» Смотритель за ним не погнался. Он решился отправиться домой на свою станцию, но прежде хотел хоть раз еще увидеть бедную свою Дуню. Для сего дни через два воротился он к Минскому; но военный лакей сказал ему сурово, что барин никого не принимает, грудью вытеснил его из передней и хлопнул двери ему под нос. Смотритель постоял, постоял — да и пошел. В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у Всех Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и смотритель узнал Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным домом, у самого подъезда, и гусар вбежал на крыльцо. Счастливая мысль мелькнула в голове смотрителя. Он воротился и, поравнявшись с кучером: «Чья, брат, лошадь? — спросил он, — не Минского ли?» — «Точно так, — отвечал кучер, — а что тебе?» — «Да вот что: барин твой приказал мне отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где Дуня-то его живет». — «Да вот здесь, во втором этаже. Опоздал ты, брат, с твоей запиской; теперь уж он сам у нее». — «Нужды нет, — возразил смотритель с неизъяснимым движением сердца, — спасибо, что надоумил, а я свое дело сделаю». И с этим словом пошел он по лестнице. Двери были заперты; он позвонил, прошло несколько секунд в тягостном для него ожидании. Ключ загремел, ему отворили. «Здесь стоит Авдотья Самсоновна?» — спросил он. «Здесь, — отвечала молодая служанка, — зачем тебе ее надобно?» Смотритель, не отвечая, вошел в залу. «Нельзя, нельзя! — закричала вслед ему служанка, — у Авдотьи Самсоновны гости». Но смотритель, не слушая, шел далее. Две первые комнаты были темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался. «Кто там?» — спросила она, не подымая головы. Он всё молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову... и с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее подымать и, вдруг увидя в дверях старого смотрителя, оставил Дуню и подошел к нему, дрожа от гнева. «Чего тебе надобно? — сказал он ему, стиснув зубы, — что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать? Пошел вон!» — и сильной рукою, схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу. Старик пришел к себе на квартиру. Приятель его советовал ему жаловаться; но смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться. Через два дни отправился он из Петербурга обратно на свою станцию и опять принялся за свою должность. «Вот уже третий год, — заключил он, — как живу я без Дуни и как об ней нет ни слуху, ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает. Всяко случается. Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь, да пожелаешь ей могилы...» Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ, неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева. Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжении своего повествования; но как бы то ни было, они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне... Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На вопрос мой: «Жив ли старый смотритель?» — никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н. Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо; холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев. Я приехал в село при закате солнца и остановился у почтового домика. В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на вопросы мои отвечала» что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она жена пивоварова. Мне стало жаль моей напрасной поездки и семи рублей, издержанных даром. «Отчего ж он умер?» — спросил я пивоварову жену. «Спился, батюшка», — отвечала она. «А где его похоронили?» — «За околицей, подле покойной хозяйки его». — «Нельзя ли довести меня до его могилы?» — «Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище да укажи ему смотрителеву могилу». При сих словах оборванный мальчик, рыжий и кривой, выбежал ко мне и тотчас повел меня за околицу. — Знал ты покойника? — спросил я его дорогой. — Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!) идет из кабака, а мы-то за ним: «Дедушка, дедушка! орешков!» — а он нас орешками и наделяет. Всё бывало с нами возится. — А проезжие вспоминают ли его? — Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу. — Какая барыня? — спросил я с любопытством. — Прекрасная барыня, — отвечал мальчишка; — ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на кладбище». А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: «Я сама дорогу знаю». И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!.. Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального кладбища. — Вот могила старого смотрителя, — сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом. — И барыня приходила сюда? — спросил я. — Приходила, — отвечал Ванька, — я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня! И я дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных.
