Симон Кордонскии

РЕСУРСНОЕ ГОСУДАРСТВО

УДК66.3(2Рос),1 +67.400.5(2Рос) ББК 340,1

К 66 Кордонский Симон Гдальевич. РЕСУРСНОЕ ГОСУДАРСТВО: сборник статей. М.: REGNUM, 2007.108 с.

Работа выполнена при поддержке индивидуального исследовательского гранта (06-010097) Научного фонда ГУ-ВШЭ, 2006 г.

В книге, представляющей собой серию статей последних десяти лет, автор подвергает ревизии сложившиеся представления о линейности развития российской государственности и о том, что после распада СССР в России возник и развивается капитализм. Он вводит понятие ресурсного государства и обосновывает тезис о том, что в силу особенностей его устройства периоды ослабления и экономической деградации и разрухи (перестройки, оттепели, революции, гражданской войны - вплоть до распада) сменяются периодами укрепления государственности, сопровождающимися «восстановлениями народного хозяйства», - феноменом, который не вполне адекватно интерпретируется как экономический рост. В связи с этим автор ставит вопрос о границах применимости для анализа устройства ресурсного государства таких понятий, как право, демократия, гражданское общество, экономика.

ISBN 5-91150-006-Х © REGNUM

© С. Г. Кордонский

Симон Кордонский

РЕСУРСНОЕ ГОСУДАРСТВО

Редактор Г. Скрябина

Корректор Г. Каргина

Дизайн обложки и верстка Д. Ипполитов

123001, г. Москва, Трёхпрудный пер., д. 11-13, стр. 1, пом. 36-1

Подписано в печать 01.04.2007. Формат 80x60/16

Бумага офсетная. Гарнитура Myriad Pro. Печать офсетная.

Усл. печ. л. 6,75. Тираж 500 экз. Заказ 43.

Отпечатано в «ИПО Матвея Яковлева» 150054, г. Ярославль, ул. Чкалова, д. 2, оф. 1106

Симон Кордонский

РЕСУРСНОЕ ГОСУДАРСТВО - ОТ РЕПРЕССИЙ К ДЕПРЕССИЯМ 3

Цикличность российской истории 5

Политэкономия социализма и ее наследие 9

Ресурсное государство 13

Национальная идея как обоснование необходимости мобилизации ресурсов 15

Ресурсные депрессии и репрессии

как способ «наведения порядка» в использовании ресурсов 18

Товары и деньги при ресурсной организации государства 23

Виды ресурсов 8 современном ресурсном государстве 27

Самоуправление ресурсами: перераспределение и расхищение 29

Мифологема социальной стабильности как форма легитимации расхищения ресурсов 35

Мировая экономика и ресурсная организация государства 37

Застои и депрессии как фазы государственной жизни 39

О политике и политической системе 44

ГОСУДАРСТВО, ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО И КОРРУПЦИЯ 47

Гражданское общество как умозрение 49

Гражданское общество и его организации 50

Российский феномен -неорганизованное гражданское общество 52

Институты гражданского общества 54

Гражданское общество и коррупция 56

Борьба с коррупцией как борьба с гражданским обществом 57

Изучение коррупции как изучение гражданского общества 60

В РЕАЛЬНОСТИ И НА САМОМ ДЕЛЕ 65

Распределенный образ жизни как субститут общества 72

Административный рынок как субститут государства 77

Реформы и жизнь: между «реальностью» и «на самом деле» 80

1987 -1997: PER ASPERA AD ANUS 83

Еще не совсем советская власть 88

Совсем не рыночная экономика 91

Реформы, реформаторы, гражданское общество и прочая лабуда 93

Бедность как товар на российском рынке долгое 96

Средства информации власти 101

Через тернии в жопу 103

Ресурсное государство

Цикличность российской истории

Российская история никак не может стать собственно истори­ей. Уже много лет она политически актуальна. И действительно, несмотря на то что эпохи перемен уже в который раз перехо­дят в эпохи застоев, а государство то распадается, то собирается вновь, Салтыков-Щедрин остается современным писателем, путе­вые заметки маркиза де Кюстина читаются как репортажи, письма Чаадаева политически актуальны. Тексты выступлений некоторых современных публицистов вполне могли бы принадлежать пламен­ным революционерам 20-х годов XX века или реакционерам вре­мен Николая I.

Сменяются поколения, и в каждом из них старческое ощущение «ко­леи истории» соседствует с инфантильным стремлением строить очередное «светлое будущее». Времена очередного «укрепления государственности» несут с собою жажду перемен, которая, в свою очередь, сменяется жаждой стабильности (в том числе защиты от воровства, бандитизма и произвола мелких начальников), возни­кающей во времена депрессий государства: оттепелей, перестроек, революций. Существуют фундаментальные работы, описывающие циклы нашей истории, однако из них не становится более ясным, что же это за феномены и почему такой выраженной цикличности нет в историях других государств.1

Граждане в эпохи застоев живут воспоминаниями - иногда свои­ми, а чаще чужими - о настоящей жизни: тревожной молодости и великих свершениях, подвигах на фронтах сражений и великих стройках социализма, борьбе за свободу и против антинародных режимов и прочей лабуде. А в эпохи депрессий пытаются жить не своей жизнью, уподобляясь известным им из всегда актуальной истории типам: имперским аристократам или политикам, декабри­стам или народникам, помещикам или священнослужителям, че­кистам и белогвардейцам, дворянам, большевикам, меньшевикам, кадетам, диссидентам, героям войн, революций и контрреволюций, фермерам или крестьянам. Они проигрывают известные им в пере-

1 Н.С.Розов. Цикличность российской истории как болезнь: возможно ли выздоровление. : В. И. Пантин, В. В. Лапкин. Философия исто­рического прогнозирования: Ритмы истории и перспективы мирового развития в первой половине XXI века. Дубна, 2006; В.В. Ильин, А.С. Панарин. А.С. Ахиезер. Теоретическая политология: Реформы и контрреформы в России. Циклы модернизационного процесса. М.,1996.

Симон Кордонский

" сказе интеллигентных обществоведов старинные роли, мечтая вер-- нуться в то прошлое, которое, не без их усилий, иногда становится настоящим.

Внешние наблюдатели идентифицируют российские феномены с некоторой натяжкой. Усматривая в нашей повседневности разные разности вроде архетипов национального характера, признаков анархии и демократии, тоталитаризма и самодержавия, развитой экономики и нетоварного хозяйствования, они строят теории, по­нятные только им самим. Наблюдатели уверены в том, что знают, что было и есть «на самом деле». Только «всамделишное» у каждого свое.

Российские феномены действительно чем-то напоминают книжные прототипы, од­нако не тождественны им, отличаясь российской спецификой. Наблюдатели усмат­ривают то, что ожидают увидеть, но усмотренное оказывается не каноническим, не таким, каким ему полагается быть. Разочарование оказывается иногда так велико, что вполне уравновешенные люди ведут себя не вполне адекватно, считая, наверное, что Россия виновата в том, что не вписывается в их представления о ней. Напомню высказывание известного перестроечного публициста - реакцию на успех ЛДПР на парламентских выборах: «Россия, ты одурела».

Эти же наблюдатели, особенно их рефлексирующая часть, представ­ляют историю страны чаще всего как последовательность событий в линейном времени - от Смутного времени к самодержавию, от самодержавия к революциям, от революций к застою, от застоя к перестройке и пр.? Периодическая смена диктатур-процветаний кризисами-перестройками находится на периферии их внима­ния, и воспроизведения прошлого в настоящем отмечаются скорее как казусы. Наблюдатели нацелены в светлое будущее, восприни­мая повторение уже бывшего как наказание божие и результат того, что во главе государства опять оказались такие же корыстные поли­тики, какие были когда-то.

Современная Россия, с точки зрения таких устремленных в будущее граждан, - обычная страна, которая когда-то строила социализм, а теперь модернизируется и становится похожей на другие страны. Это, по их мнению, страна с уже рыночной экономикой, степень государственного вмешательства в которую еще велика. Если ее уменьшить, то все будет так же, как в других странах. Разные откло­нения от нормативной картины объясняются тем, что руководство страны не очень экономически грамотно и допускает совковые фор­мы управления. Если это руководство подучить, то все будет более чем нормально, и темпы экономического роста - основной пока­затель, на который ориентируются апологеты модернизации - ста-

Социолог Симон Кордонский - о войне сословий в России

Дмитрий Духанин/Коммерсантъ

Знаменитый российский социолог, профессор Высшей школы экономики, бывший референт президента РФ Симон Кордонский прочитал в Ельцин Центре лекцию о сословном устройстве современного российского общества. Комментируя ее, модератор встречи журналист Валерий Выжутович подчеркнул, что ни одно из сословий, включая высшие, не ощущает уверенности в своих перспективах, не обладает гарантиями дальнейшей стабильности, поэтому все сословия живут одним днем и заботятся только о том, чтобы завтра было как вчера и ничего не менялось. Предлагаем вашему вниманию фрагменты лекции Симона Кордонского.

«Основной принцип нашей сословной системы — извлечение ренты из часто придуманной угрозы»

«Если классы — это группы, которые возникают на рынке в результате того, что кому-то повезло, а кому-то нет, кто-то по уровню потребления стал относиться к высшему классу, а кто-то к низшим, то сословие — это группа, которая создается государством, по разным основаниям, в основном для нейтрализации угроз. В России сословная структура была создана в петровские времена, петровская «Табель о рангах» — её выражение… Каждое сословие судилось по своему закону до 1861 года. После отмены крепостного права имперская сословная структура посыпалась, появились разночинцы, завербованные с разных сословий. Собственно, разночинцы и развалили Российскую империю… Советский Союз тоже был сословным обществом, поскольку так называемые классы рабочих, крестьян и служащих — это группы, созданные государством, то есть сословия. В 1990-91 годах эти группы исчезли, нет у нас теперь рабочих, крестьян и служащих, и начала формироваться классовая структура с соответствующим социальным расслоением: появились реально богатые и реально бедные. Причем в реально бедные попали привилегированные группы, сословия Советского Союза — военнослужащие, бюджетники, ученые, врачи.

Завершение формирования [современной] сословной структуры — это когда появился закон «О системе государственной службы» (2003 год — ред.), которым были введены три государственных служивых сословия: гражданские служащие, дипломаты, военнослужащие, потом детализировались девять или десять видов, включая правоохранителей. Эти сословия существуют по закону, это люди, которые не работают, а служат… Взамен получая сословные привилегии. Есть, например, приказ управления делами президента об обслуживании в комнатах для официальных делегаций разного рода портов и железнодорожных станций, список — из 381 названия должностей. Дальше, есть указ президента о специфическом медицинском обеспечении некоторых лиц, занимающих государственные должности, по этому указу президента полностью бесплатное медицинское обслуживание и лекарственное обеспечение где-то у двухсот категорий. Дальше, наши федеральные депутаты освобождены от уголовного преследования. Собственно, почему раньше шли в депутаты? Потому что под суд не попадут, убегали от суда. И платили за это большие деньги, доходило до 5 миллионов долларов за место в Госдуме…

…Последний пример появления сословия — служба судебных приставов. Судебные решения не исполнялись, «менты» отказывались заниматься этим «грязным делом», это было расценено как угроза, и была создана служба судебных приставов, правоохранительная служба, которая занимается нейтрализацией угрозы, связанной с неисполнением судебных решений, а также охраной судов. И все другие сословия, которые у нас есть, созданы для нейтрализации каких-то угроз либо наследованы от Советского Союза. Например, нейтрализацией внешней угрозы занимается военная служба — российская армия, внутренние войска, которые сейчас стали Росгвардией, СВР, ФСО и еще пять министерств и ведомств. То есть основной принцип этой системы — извлечение ренты из часто придуманной угрозы. Той же внешней угрозы: еще десять лет назад нам никто не угрожал. Для того чтобы консолидировать армию и чтобы заработал закон о военной службе, нужен был внешний враг, он был изобретен, сейчас мы присутствуем при расцвете представления о внешней угрозе.

Наиль Фаттахов / сайт

У нас есть классовое расслоение по уровню потребления, и есть сословные расслоения по объему долей распределяемых ресурсов. Чем больше угроза, которую нейтрализует сословие, — тем больше доля ресурсов, которая ей причитается. Например, поскольку считается, что есть внешняя военная угроза, существенная доля ресурсов, больше, чем другим сословиям, идет в армию. А внутри сословия существует расслоение, подобное классовому, по уровню потребления. Возьмем лиц свободной профессии, то есть живущих на гонорар: скажем, политтехнолог, который обслуживает администрацию вашей области, это совсем не то по уровню доходов, чем политтехнолог, который обслуживает администрацию президента.

[В отношениях между сословиями] в основном происходит формирование закрытости. У меня есть знакомый, который был депутатом, потом членом Совета Федерации, и у него была мечта уйти на госслужбу в соответствующем чине. Не получилось. То есть перейти из сословия в сословие практически невозможно. Мобильность отсутствует. Есть образ Советского Союза с его сословной системой и мощнейшими лифтами, которые обеспечивались за счет партийного аппарата. А сейчас я такого не вижу, сейчас есть только возможность вращаться в своей страте. Ну, нельзя перейти из правоохранительной на военную службу и наоборот, я не знаю примеров перехода…

…Чтобы социальная структура сформировалась, внешнее определение сословия должно совпадать с самоопределением. В Европе, если спрашиваешь человека: чем ты занимаешься, к какой социальной группе относишься? — он сразу отвечает, мгновенно. Там есть свои бюджетники, предприниматели, госчиновники. У нас же такого нет. Спрашиваю миллиардера, старого своего знакомого: Петя, ты к какой группе относишься? И Петя мне говорит: я старший научный сотрудник… У меня есть книжка про сословную структуру, в конце — список нормативных актов, вводящих форму одежды, на 20 с лишним страниц, 280 нормативных актов, по-моему. Вы где-нибудь видели работника прокуратуры в форме? Разве что в суде: да, полагается. Или работника Роспотребнадзора в мундире, красном таком? Помните, как однажды Онищенко появлялся [в мундире] на торжественном мероприятии, когда был руководителем этой службы? То есть сословие есть, но люди не хотят идентифицироваться даже по одежде. Есть сословная форма одежды, но латентная — в шкафу висит.

С правом тоже очень интересная ситуация. Если в Российской империи каждое сословие судилось по своему закону, то у нас есть единый Уголовный кодекс. Но в любой статье кодекса есть низшая мера наказания и есть высшая. И представители низших сословий судятся по высшей рамке: за украденную курицу — пять лет. А представители высших сословий судятся по низшим рамкам. То есть сословное право есть, но тоже латентное. Есть стереотипы поведения, также латентные. На торжествах по случаю «сословного дня», например в День прокуратуры или День чекиста, после этого всегда пьянка, и там проявляются эти стереотипы поведения, они специфичны для каждого сословия… Формирование сословий и сословного самосознания — длинный процесс. В двадцатилетний период никак не укладывается, необходимы два-три поколения. Доживет ли страна с такой сословной структурой, я не знаю.

«Примерно 40% трудоспособного населения в нашей стране не имеет дел с государством»

С «дела Ходорковского» была начата ликвидация предпринимателей, рынка, государство стало официально доминировать: не равенство перед законом, а равенство перед начальником, распределяющим ресурсы… Сейчас у нас все борются за справедливость. Есть два вида справедливости — уравнительная справедливость и распределительная. Уравнительная справедливость — это равенство перед законом, а неравенство возникает на рынке, и к этому состоянию стремятся все рыночные структуры. Распределительная справедливость — это когда государство распределяет ресурсы, создавая группы по значимости: чем значимее группа для государства, тем больше ресурсов ей полагается. Один раз у нас это не сработало, сейчас мы повторяем эту ситуацию, формируем социальную структуру, основанную на распределительной справедливости…

…У нас есть РСПП, это «купцы первой гильдии». «Деловая Россия» — «купцы второй гильдии». И «Опора России» — «купцы третьей гильдии». Если вы нашли себя в рамках этой корпоративной структуры, у вас будет меньше проблем. Но если вы не нашли себя, не получили политическую «крышу», то проблем будет больше. В конечном счете, приходится уходить от этого в так называемые «теневые» формы, хотя они совершенно публичны…

«Даже государственная корпорация у нас — это промысловая структура»Zamir Usmanov/Global Look Press

…Рыночные структуры у нас уходят в промыслы. Промысел отличается от рынка, от бизнеса тем, что там нет отношений «товар — деньги — товар», там есть работа на авторитет, на статус, на репутацию, которая конвертируется в том числе в деньги — когда вы идете к «хорошему парикмахеру», «хорошему врачу». Существенная часть деятельности у нас — промысловая, не рыночная, может, дорыночная. Я даже не знаю, где у нас остался рынок. Даже государственная корпорация — это промысловая структура, они промышляют. Чем занимается министерство финансов? Оно промышляет по нашим карманам. У нас у власти финансисты-монетаристы, их реальная экономика не интересует, их интересует только копеечка. Была копеечка с нефти — они народ не трогали. Когда нефть стала стоить меньше, они полезли шариться по нашим карманам. И дальше будут шариться, потому что ситуация не улучшится. А чем занимается министерство здравоохранения? Промышляет, втюхивая нам свое представление о здоровье, не совпадающее с нашим представлением, осваивая государственные ресурсы и создавая угрозу уменьшения здоровья населения…

…Очень многие уходят [в «тень» — ред.], по-моему, 300 тысяч организаций малого бизнеса за последний год. Они не исчезли, они перешли в «гаражную» форму или в «дачную» форму, или в какой-то другой вид промысла, ушли от государства, государство их не видит. И всем хорошо… Примерно 40% трудоспособного населения в нашей стране не имеет дел с государством, живет вне государства…

…Сейчас идет ликвидация сословия бюджетников, через «перевод на контракт», при этом сословные привилегии уходят в никуда. Например, с этого года на контракт переходят работники высшего образования, из бюджетников они превращаются в рабочих по найму. То же самое происходит с врачами. Бюджетники исчезают, теряют официальные льготы… Вы же видите, как отчитывается наш министр здравоохранения о средней зарплате: что средняя зарплата повышается сообразно указу президента. Но реальная зарплата врачей, работающих внизу, если не учитывать дополнительные доходы, понижается. При этом достаточно посмотреть на замки, в которых живут главные врачи государственных клиник, и становится ясно, куда идут эти деньги. Это одна из самых обеспеченных категорий — главные врачи.

«Уровень незнания своей страны просто поражает»

Из космоса по освещенности видны границы между регионами: пространство не освоено и не описано. Москва — да: судя по данным коммунальных служб, канализации, в Москве единовременно гадят 30 миллионов человек. Еще есть радиальные дороги, а между ними — пустошь, ничего нет. В радиусе 100 километров от Москвы мы насчитали 40 поселений, не имеющих статуса, не зарегистрированных, поселений без власти, без почтового индекса. При определенной численности [населения] они выходят на самодостаточность, уже и без денег могут жить, просто на мене… Есть в стране поселения, которые живут за счет промысла усыновления. Мы такое встречали в Новосибирской области, в Тверской — там был интересный случай: священник в маленьком районе, практически нет прихожан и, соответственно, сбора. Так он взял на воспитание шесть детей из детдома…

…Приезжаем в село: индекса нет, магазина, электросети — нету, транспортная доступность — 3-4 месяца в году. С чего люди живут? Где-то с пушнины, где-то с рыбы, где-то с леса промысел какой-то. И жизнь выстраивается вокруг этого промысла, они решают свои проблемы сами. Государство уходит с нижних уровней: сначала здравоохранение было на муниципальном уровне, сейчас передали на региональный, ФАПы лишили статуса юрлиц и влили в состав межрайонных больниц, при этом, естественно, лишив бюджетных ресурсов и штатов. Но людям-то лечиться надо, поэтому в последние десять лет возникла система неформального здравоохранения. О чем говорят в аптеках? Диагностика, лечение, подбор лекарств, консультации по состоянию здоровья. Аптеки у нас — полноценный элемент неформальной системы здравоохранения. Практически нет поселений, в которых не было бы колдуна, знахаря. Население лечится само, не обращаясь в государственную систему здравоохранения. Есть газета про здоровый образ жизни, есть телевидение, там тоже рассказывают, как и что нужно лечить. А нередки случаи, когда врачи говорят: ну, иди, молись…

Наиль Фаттахов / сайт

…И эта натуральная жизнь не является предметом исследовательского интереса. Мы работали на Алтае, в районе, который граничит с Казахстаном: замкнутая экономика внутри региона, там есть специфические породы крупного рогатого скота и лошадей, им требуется минимум сена, поскольку в горах выдувает снег и животные сами добывают себе прокорм. Граница с Казахстаном — 8 километров, фактически не охраняемая, эти табуны перегоняются на мясокомбинаты в Казахстан, и полученных денег хватает. Плюс лекарственные травы, охота. По официальным данным население района — 10 тысяч человек, а глава администрации сказал, что когда в 1992 году вводили талоны на питание, сразу стало 14 тысяч. Сейчас тысяч под 20, а по переписи — 12 тысяч. Это результаты одного нашего исследования: мы попытались проверить, как формируется первичная статистика, которой пользуется государство, и пошли по домам в маленьких поселениях до 50 тысяч человек. Данные Росстата разнятся от того, что считают сами [местные] власти на 10-15%, населения на 10-15% процентов больше, чем считает Росстат.

Это было не единичное исследование, 10 регионов, 300 муниципалитетов — и везде одно и то же: у нас подушевое финансирование, объем ресурсов, который распределяется региональным центром в муниципалитеты, зависит от численности населения, и регион заинтересован в том, чтобы приуменьшить численность населения. Непонятно — а может, в стране 160 миллионов человек? Это вполне возможно. (По официальным данным — порядка 147 миллионов — ред.). Уровень незнания своей страны просто поражает. И нежелание знать, как она устроена, наша страна.

И негативизм по отношению к тому, как она устроена. Сидят люди внизу, на уровне районных администраций, и можно получить бюджетные ресурсы на будущий год, но только для нейтрализации каких-либо угроз. Сколько езжу по стране, не вижу реальных безработных, нет их. Официальная статистика — по-моему, 6% безработных, в отчетах районных администраций эта цифра достигает 15-20%. Это уже угроза социальной стабильности и обоснование существования министерства социальной защиты. Из бюджета деньги идут на нейтрализацию угрозы безработицы, которой нет… Люди снизу пишут бумажки: дайте нам ресурсы, потому что у нас копятся проблемы. И у человека, который сидит наверху и читает эти бумажки, возникает ощущение, что в стране все плохо. А люди просто бабок хотят. И непонятно, где власть…

…Те теории, которые используются для описания нашей реальности, ее объяснения, целиком и полностью позаимствованы откуда-то. Это специфическое российское явление и источник многих проблем. Петр I позаимствовал государственное устройство у Голландии, потом из марксизма было заимствовано представление о справедливом обществе. А сейчас мы заимствуем разные, мне кажется, не очень адекватные теории про рынок, демократию, менеджмент и все прочее. Ученые-обществоведы занимаются тем, что пытаются адаптировать импортированный понятийный аппарат для описания нашей реальности. Естественно, ничего не получается. Поэтому возникает ощущение, что плохо всё в нашей стране: мы живем не так, как должны, нет у нас ни рынка, ни демократии, ни справедливости. Возникает ощущение, в том числе у власти, которая воспитана на этих переводных книжках, что не надо изучать нашу Россию, а надо ее реформировать. Поэтому за последние 30 лет у нас было 60 реформ, и ни одна из них не привела к желаемому результату. Это следствие негативистского отношения к нашей реальности, нежелания принять страну такой, какая она есть, и желания ее переделать сообразно какой-то дурацкой схеме, начиная с марксизма и кончая современной демократической… Надо кончать читать переводные книжки, кончать преклоняться перед авторитетами и исходить из того, что наша страна не описана вообще.

Материал хоть и от 2012 года, но читается – как будто бы вчера написан.

Много у меня жизней было, самых разных. Работал я и в администрации президента - с 2000 по 2005 год, сначала начальником экспертного управления, потом старшим референтом президента. Говорить об этом включенном наблюдении власти пока не хочу, но было очень тяжело. Хотя без этого опыта я вряд ли смог бы написать «Сословную структуру постсоветской России».

Говорить не от абстрактных идей, а «от жизни», от социальной реальности, от опыта, в том числе и личного, - это стиль. Симон Кордонский как будто нарочно прошел все слои этой самой «социальной реальности», то и дело упираясь в ее парадоксы и странности. Его несколько раз исключали из Томского университета, он скитался по советской Сибири без прописки и работы, писал на заказ диссертации и ремонтировал квартиры. Рассказывают, что сам Егор Лигачев (в 80-е годы член Политбюро ЦК КПСС, отвечавший за идеологию. - «РР») приказывал «этого еврея на работу не брать». Кордонский прибился к сильнейшей с СССР школе полевой социологии Татьяны Заславской, изучал и алкоголизм на селе, и партийную структуру на местах, читал лекции о том, «как устроена жизнь», даже кагэбэшникам.
Благодаря социологическим семинарам к перестройке он уже был хорошо знаком с кругом будущих реформаторов - Чубайсом, Гайдаром, Авеном и другими, видел, как готовился переход к капитализму, как «из-за предательства ряда высших руководителей партии» ГКЧП вдруг стало фарсом, а не китайским или чилийским вариантом.
Кордонский принимал участие в спешном написании первых либеральных законов, но в правительство Гайдара идти отказался. Зато потом на пять лет попал в администрацию президента Путина, откуда, впрочем, умудрился уйти по собственной воле. С ворохом наблюдений и вопросов.
- В 2002 году появился закон «О системе государственной службы РФ», - рассказывает он. - Потом закон «О государственной гражданской службе». По закону - и вопреки Конституции - создавались категории людей с выделенным статусом. У меня что-то копошилось в башке: я не понимал, зачем это. Я задавал вопросы серьезным людям, собирал семинары, ученых - толку никакого. Пересказ западных теорий. А потом у меня в голове сошлось: вот эти законы о системе госслужбы - это создание новой социальной структуры.

Про Кремль и сословия

- Сословия - это группы, создаваемые государством для решения своих задач. Вот есть внешняя угроза - значит, должны быть люди, которые ее нейтрализуют, военные. Есть внутренняя угроза - значит, внутренние войска и милиция. Есть космическая угроза - должны быть космические войска. Есть природная угроза - есть служба Роспотребнадзора. Сословия - это не профессии, там могут быть люди разных профессий. Сословия есть в любой социальной системе. Это доклассовая штука. Классы возникают на рынке естественным путем, а сословия создаются государством.
Если у власти классовая структура, появляется механизм согласования интересов между классами. Называется это демократия. Появляется парламент как ее оформление. У демократии очень прикладная функция: согласование интересов богатых и бедных. А в сословной системе механизм согласования интересов - собор. Съезды КПСС - это были соборы: представители всех сословий собирались раз в четыре-пять лет и согласовывали свои интересы.

- А в чем разница?

- Разница - в чем интерес. Если есть рынок, возникают классы. Отношения между классами нужно регулировать. Появляются законы, регулирующие эти отношения. Появляется судебная система. А в сословной системе это все - лишнее. Там нет рынка, а есть система распределения. Наверху находится какой-то человек, называется он президентом, генсеком или монархом - неважно. Он верховный арбитр. Ведь все люди, которым распределяют ресурсы, считают себя обиженными. В нашей стране есть два типа жалоб: много взяли и мало дали. И все жалобы обращены наверх, к верховному арбитру. Пишут ему и ждут, что он там решит. А арбитр должен навести справедливость, наказать тех, кто берет не по чину, и выдать ресурсы тем, с кого много взяли или кому мало дали. Сейчас ресурсами являются власть, финансы, сырье и информация. Государство концентрирует эти ресурсы у себя и распределяет по социальным группам, которые само же и создало.

- Зачем нужны эти группы?

- Упорядоченность. Для власти очень важно, с кем имеешь дело. Приходит к тебе человек с двумя судимостями, который занимает должность в исполнительной власти субъекта Федерации. А кто он? Как себя с ним власть должна вести? Введение законов о госслужбе совпало с изгнанием судимых из системы власти. Изгнали всех, кто имел судимость. Разделили: есть сословие маргиналов, ограниченных в правах, - вот судимому там и место. А во власти другое сословие, там не должно быть судимых. Не должно быть совмещения этих статусов.
В 90-е возникло социальное расслоение. Учителя, врачи, военные - это были советские сословия, лишенные потока советских ресурсов. И они попали в самый низ иерархии распределения. Начали формироваться классы богатых и бедных. Сословные различия между бедными исчезали. Начались движения протеста - забастовки, голодовки. Нужно было наводить порядок. А порядок в чем заключается? В том, чтобы накормить, обеспечить обделенных положенными им ресурсами. Для этого нужно было рынок ужать - ресурсы изъять с рынка, чтобы их можно было потом распределять в пользу сирых и убогих. Мы последнее десятилетие жили в этом процессе.
Ужатие рынка началось с «дела Ходорковского»: перевод всех ресурсных потоков в бюджет и распределение их в пользу как сохранившихся советских групп - бюджетников и пенсионеров, - так и новых групп. А чтобы распределять, надо знать кому: учителям полагается столько, врачам - столько, фээсбэшникам - столько. Сословная социальная структура в нашем государстве нужна именно для того, чтобы обеспечить справедливое распределение. Ее не было, ее нужно было вновь создать. И появился закон «О государственной службе». И последующие сословные законы.
И все эти сословия теперь друг на друга наезжают. Вот прокуратура со Следственным комитетом чего бодаются? Делят ресурс. Игровой бизнес, например, недавно делили. Вроде поделили. Идут межсословные войны. Прокурорские с судейскими, против ментов все выстроились: крышевали менты бизнес - а давайте их сдвинем. И вот он, закон «О полиции». У всех есть свои интересы на ресурсном поле, всем нужен увеличивающийся поток ресурсов. И всякое уменьшение количества ресурсов порождает дефицит, конфликты и стремление к переделу. Здесь и появляются борьба с коррупцией и ее жертвы - те, кому не повезло, кого назначили козлами отпущения при изменении порядка в распределении ресурсов.
Но сословная система в России еще не полностью сложилась: форма есть, а сословного самосознания не появилось. Ведь должны быть и сословные собрания, и сословная этика, и сословный суд. Система не доведена до конца - и классы не до конца разрушились, и сословия не достроились.

Про деньги и рынок

- У нас же денег нет. У нас есть финансовые ресурсы. Везде написано, что бюджетные деньги - вне рамок государственных инвестиционных программ - нельзя инвестировать, они в конце года списываются. Это не деньги. На них нельзя наваривать. Чтобы можно было на них наварить, нужно финансовые ресурсы увести в офшор: при пересечении границы они становятся деньгами. И тогда их можно инвестировать. Поэтому финансовые ресурсы уводятся в офшоры, там конвертируются в деньги, которые - уже отмытые - инвестируются внутри страны.
Предпринимателей у нас тоже нет, а есть коммерсанты, которые рискуют на административном рынке в отношениях с бюджетом. Это совсем иные риски, чем на рынке. У предпринимателей риск - что ты разоришься, если товар не купят. А здесь риск - что тебя посадят и все отберут, если ты не поделишься. Предприниматели не иерархизированы, они могут быть только богатыми и бедными. А у коммерсантов есть иерархия: есть купцы первой гильдии - члены РСПП, есть вторая гильдия - «Деловая Россия», и есть купцы третьей гильдии - члены «Опоры». Это чисто сословное деление, унаследованное от имперских традиций. Купцы, в отличие от предпринимателей, работают с бюджетом. Они конкурируют за госконтракт.
Вся коммерция у нас при бюджете. Почему такая фигня идет с 94-м законом - о госзакупках? Потому что все от него зависит. Весь крупный бизнес в той или иной степени обслуживает государство через бюджет. Есть еще мелкий бизнес, бизнес выживания. Но найдите в любом сельском муниципальном районе предпринимателей, не зависящих от районного бюджета. Не найдете. Всех вывели под корень. Это и есть административный рынок: происходит конверсия статуса в деньги. Власть обменивается на деньги. Вы статус конвертируете в финансовый ресурс, финансовый ресурс - в деньги, а деньги - опять в статус: покупаете место во власти. А через статус получаете доступ к ресурсу.

Про коррупцию

- Это очень интересная процедура, которую называют коррупцией, но которая коррупцией не является. Дело в том, что сословия у нас по закону не иерархизированы. Непонятно, кто главнее: правоохранители или гражданские госслужащие, например. А форма иерархизации - это выплата сословной ренты. В результате выстраивается иерархия: какие сословия каким платят и как берут. Еще недавно прокурорские имели очень высокий статус, все им платили. А сейчас их опустили. Почему гаишнику платят? Не потому, что водитель что-то там нарушил. А потому, что, выплачивая кэш гаишнику, вы демонстрируете подчиненное положение сословия автовладельцев сословию людей с полосатой палочкой. Без разговоров же обычно платят.

Сейчас в отношениях между водителями и членами властных сословий бунт, и это тоже феномен сословных отношений: так называемые «синие ведерки» бунтуют против тех, кому они вынуждены платить, и против тех, кто обладает особыми сословными правами на передвижение - номерами и мигалками.

- Так почему все-таки эта коррупция не является коррупцией?

- Коррупцией называются отношения в классовом обществе. А у нас другие отношения, межсословные. Сословная рента - это клей, связывающий разные сословия в целостность: у них же другой связки нет, кроме взаимного обмена рентой. Это не всегда делается неформально. К примеру, есть процедура лицензирования. Вот пишет программист программу. Написал - чтобы ее продать, он должен ее залицензировать в фирме, ассоциированной с ФСБ. Стоимость лицензирования иногда выше стоимости самой программы. Это тоже форма сбора сословной ренты. Процедуры лицензирования, аккредитации, разрешения, согласования… За все же нужно платить.
Сейчас в том, что называется коррупцией, происходят очень интересные процессы. Посмотрите, на обычном рынке регулятором является ставка банковского процента, цена денег. А у нас ресурсную систему регулирует норма отката. Ведь если за деньги надо платить, то надо платить и за ресурсы, то есть откатывать их часть в пользу того, кто ресурсы распределяет. Норма отката - аналог банковского процента в ресурсной экономике. Не будет отката - система не будет крутиться. А норма отката регулируется репрессиями против тех, кто берет не по чину. Все это прекрасно осознают. Но проблема в том, что, в отличие от ставки банковского процента, сейчас у этих репрессий нет «единого эмиссионного центра». Поэтому норма отката растет, а экономика стагнирует. Правило сословной системы - бери по чину. А сейчас очень многие не по чину берут.

- Так нужно бороться с такой коррупцией?

- Это очень опасно! Это же не коррупция, это форма связи социальной системы. Чрезвычайно опасно! Помните узбекское дело 86–87-го годов? Начали, как сейчас, бороться с коррупцией - с тех пор там война идет: Гдляны-Ивановы всякие сломали социальную структуру, начался бардак, который длится до сих пор.

Про поместья

- Какая у вас в квартире дверь? Металлическая? Замки стоят хорошие? Вот вы запираете дверь и оказываетесь в замкнутом пространстве - оно ваше, личное. Поместье - это не место, это социальное пространство, замкнутое, огороженное. Все эти дачи - это строительство поместий. Вы заметьте, как они строятся. Первым делом забор. Потом дом как самообеспечивающаяся система: генератор автономный, канализация автономная, вода из своей скважины. У нас страна - система вложенных поместий. Что такое глава администрации региона? Это помещик, посаженный верховной властью, как при царе. Функция его - обеспечить, чтобы подданные правильно голосовали.

- Но это же не его собственность.

- Так и в царские времена была не его. И это не имперский помещик, а постсоветский. Имперский помещик был напрямую зависим от императора. А у нас сейчас возникла система вложенных друг в друга поместий: президент назначает губернатора, губернатор фактически назначает глав муниципальных образований, которые в свою очередь назначают своих вассалов. И каждый вассал выступает помещиком по отношению к нижестоящему вассалу.

Про власть

- Система, которую вы описываете, устойчива?

- Пока есть поток распределяемых ресурсов. Поток уменьшается - начинается дефицит. Он сплачивает систему до определенного предела, но когда предел пройден, она ломается. Так развалился Советский Союз. Если бы отпустили цены на два года раньше, СССР, вероятно, выжил бы - ресурсов было достаточно, но система ценообразования была неравновесная: мясо на рынке стоило восемь рублей, а в магазине - два рубля. Если бы сделали восемь рублей, не было бы дефицита мяса. Как только ресурс выводится на рынок, устанавливается рыночная цена и равновесие. В СССР держались до последнего, поэтому цены пришлось отпускать Гайдару. Хотя все документы были в ЦК подготовлены еще в 89-м году.

- А у нас сейчас дефицит чего?

- Власти.

- И куда она делась?

- Растворилась. Найдите человека, который решит любую проблему. Нету его. Обдерут как липку, а проблему не решат. Еще и подставят. Есть рынок имитации власти.

- А кого слушаются?

- А никого. Исходят из собственных интересов. Понимаете, есть «в реальности» и есть «на самом деле». В реальности во власти все места заняты, а на самом деле власти нет. Все ищут, кому дать. Непонятно, к кому обратиться, чтобы решить проблему. Все спрашивают: у кого сейчас власть? А ее нет. Дефицит.

- А можно «отпустить цены на власть»?

- Это значит свободные выборы. А в выборах некому участвовать, потому что народа нет.

- Обычно этим занимаются политические партии.

- У нас нет политических партий. Есть сословные имитации. В России свободный рынок власти - это развал государства. Куда Чечня денется, как вы думаете? Или дальневосточные регионы?

- А в Советском Союзе был дефицит власти?

- Пока была КПСС, дефицита власти, похоже, не было: каждый мог получить свой кусочек власти в результате торга.

- Почему же сейчас не так?

- КПСС нет. Из «Единой России» исключили - и что? А при КПСС исключение из партии - это социальная смерть. В СССР понятно было, как делать карьеру: вступил в комсомол, потом в армию, пришел из армии уже членом партии, поступил в вуз, попал в партком вуза, оттуда в райком, оттуда на хозяйственную работу. А оттуда как повезет: либо в партийную иерархию, либо в контрольную - в прокуратуру, комитет народного контроля. И по этой лесенке можно было забраться на самый верх. А сейчас нет таких лифтов. Люди заперты в низах. Есть корпоративные структуры типа «Роснефти» или питерских, но в них нет динамики. Вы заметили, сколько лет люди сидят у власти? Нет межсословного лифта. А как депутаты сейчас маются! Кому-то повезло - пошел в Совет Федерации. Кто-то спустился на региональный уровень. А остальным куда? Межсословной мобильности нет. Люди заперты в своих клетках.

- И когда дефицит власти исчезнет?

- Может быть, он исчезнет с президентскими выборами. Но если Путин не пойдет на репрессии, он не восполнит дефицит власти. Ему нужно будет продемонстрировать власть. А это можно только репрессиями по отношению к своему кругу. Иначе ему не поверят. У Путина проблема: та команда, которую он сформировал, распалась, у людей свои бизнесы. А все остальные смотрят к себе в карман, и Путин для них - просто ресурс. И ему, как мне кажется, сейчас просто не на кого опереться. Помните, несколько лет назад на какое-то совещание к Путину по металлургии не приехал владелец металлургического комбината. Путин говорит: «Ах, он заболел? Пошлите к нему докторов». И поехали к нему доктора с погонами. Еле выкрутился мужик. Это была власть, была регулируемая репрессиями норма отката.

- А откуда вообще берется власть?

- Она появляется сама по себе. Такая вот метафизическая субстанция. Вроде материальная, а вроде и не материальная. Передается из рук в руки. А нету - так и передавать нечего. Вот передал Путин Медведеву власть формально, а ее нету: на самом-то деле ничего не передал, пустышку. И откуда взять - непонятно. Власть - это консолидация противоречивых стремлений, а сейчас нету поля консолидации. Все замкнулись в поместьях и охраняют их, чтобы, не дай бог, не потерять.

Про митинги

- Это обычный русский бунт, только в необычной среде. Помните, у нас бюджетники, пенсионеры протестовали против монетизации льгот? Люди были обижены тем, что у них отбирают статусный ресурс, конвертируя его в рубли. У сегодняшних протестующих инстинктивная реакция: люди обижены, что их не уважают. Они думали, у них есть избирательный ресурс, а им, как им кажется, показали фигу. И власть теперь думает, как компенсировать это нарушение социальной справедливости.

- Зачем ?

Так несправедливость же допущена. Вот власть и пытается восстановить справедливость. Но не знает как.

- Но почему именно сейчас?

- Так дефицит же власти. Ну какой «тандем»? Не может быть двух верховных распорядителей ресурсов в одном ресурсном государстве. Из-за дефицита власти теряется управляемость. И чтобы восстановить управляемость, власть вынуждена сейчас отпустить вожжи. Ресурс информации был монополизирован, сейчас идет его демонополизация.

- А зачем подделывали голоса?

- Паника была. Десять лет создавалась «Единая Россия» как политический механизм. Каким бы плохим он ни был, он обеспечивал законодательный процесс, законы принимались дурацкие, но как-то все было организовано. И вот в результате конкуренции во власти и сопутствующего конкуренции дефицита политический механизм сломался. У «Единой России» нет конституционного большинства, а во многих региональных заксобраниях нет и простого большинства. А сейчас надо будет принимать кучу законов. И очень им хотелось избежать этой ситуации.

- Может, в результате появится политика?

- А нет групп, чьи интересы можно было бы представлять. Вот этих, которые на площадь вышли? У них нет ничего общего, кроме обиды. Политическая партия - это институт классового общества. Партии представляют интересы богатых и бедных. А у нас нет богатых и бедных, у нас совсем другая социальная структура. И представительство осуществляется совершенно другим образом. На эту Думу возложены парламентские функции, которые она в принципе не может выполнять. Это еще не сословный собор, но это и не парламент.
Но не думаю, что эта турбулентность критическая. Экономика нормальная, цены на нефть высокие. Дырки заткнуть есть чем. В регионах абсолютное спокойствие. Сейчас власть вынуждена будет договариваться, потому что нужно обеспечить явку на президентские выборы.

Про интеллигенцию

- В том мире российском, который сейчас возник, есть логика, но нет места интеллигенции. Вы заметили, как бесятся все наши интеллигенты? Они лишние в этой системе. Массовый настрой уехать - это симптом того, что не нужны ни журналисты, ни писатели, ни деятели кино. Все можно импортировать. Кто вас читает? Такие же, как вы. А в Союзе «Литературную газету» читали все. И Театр на Таганке знали все. И «Иронию судьбы» смотрели все. А сейчас этого «пространства интеллигентности» нет.
Интеллигенция - это представители всех сословий, которые используют свои профессиональные знания для рефлексии положения и фиксации несправедливости. И эту свою рефлексию интеллигенция адресует власти, обращая ее внимание на тех, кто обделен при распределении ресурсов. Эта триада «народ - власть - интеллигенция» - диагностический признак сословного общества: власть заботится о народе, народ благодарен власти за заботу, а интеллигенция болеет за народ и обращает внимание власти на его беды.
Сейчас, как мне кажется, триада разрушается. Прежде всего потому, что интеллигенция не хочет и не может признать сословную структуру и выработать соответствующие сословные идеологии. В результате разрушается представление о социальном времени, интегрирующее сословия в целостность социальной структуры. У нас как у государства сейчас нет предвидимого будущего, одно воспроизведение настоящего. Новые сословия разобрали ресурсы и предполагают, что так будет продолжаться вечно. А вечность не предполагает рефлексии.
Интеллигенция существует только в триаде с властью и народом. Если нет власти, то нет ни интеллигенции, ни народа. Народ - это интеллигентский конструкт. Интеллигенция существует, потому что она болеет за народ, потому что власть его обижает. А в отсутствие власти исчезает место интеллигенции и народ распадается на отдельных реальных людей со своими проблемами.
Правда, у нас власть очень интеллигентная: властные люди воспринимают страну как объект для преобразований, а не как реально существующий организм. Сплошное торжество абстрактной схемы над жизнью.

Про роль личности в истории
\
- Что? Роль личности в истории? Нет такой роли. Не одни, так другие. Возникает ситуация - появляется человек. Среда выделяет его, выталкивает. От конкретных людей мало что зависит. Особенно в нашей системе. Может появиться разве что очередной Пугачев.

- И сейчас может появиться?

- Сейчас нет основания для пугачевщины. Все же при местах, все при потоках каких-то. Кроме интеллигенции. В стране же, в общем, все нормально - идет естественный процесс: что бы власть ни делала, внизу формируются реальные собственники и соответствующий им рынок. Есть решаемая проблема легализации этого рынка. И тогда, вполне возможно, мы сможем без больших потрясений перейти к более-менее нормальной экономике. Рынок же не создается, он формируется. И сейчас под этим зонтиком - нефтяным, газовым - формируется реальная экономика, в разных регионах разная. Так и должно быть, это естественный процесс.
Вот люди на Болотной говорят: давайте сделаем «как там». Но если начнутся большие потрясения, вполне возможно, что этот естественный процесс в очередной раз остановится. А на самом деле «как там» может получиться, только если ничего не делать. Как Примаков. Вроде бы он ничего не делал, а последствия дефолта очень быстро удалось снять. Как? А хрен его знает. Сама система выстроилась.

- И как все будет развиваться, если ничего не делать?

- Будем существовать. Ну, не выполняются поручения президента, премьера, ну, никто их не слушает, они чего-то пишут наверху, а внизу все само по себе происходит - и дай бог, чтобы так оно и было. Только само по себе. Если не мешать, само все устаканится.

- А ваши студенты ходят на митинги?

- Ни одного не знаю, который бы ходил.

- А они интеллигенция?

- Пытаются ей быть. У меня заключительная лекция по интеллигенции на третьем курсе. Обычный вопрос: а вы себя интеллигентом считаете? Я говорю: да, конечно. Обычная жалоба в конце курса на меня и мне же: сломал картину мира. Спрашивают: что нам теперь с этим знанием делать?

- И что вы отвечаете?

- Говорю: это ваши проблемы.

Интересуетесь ли вы, социолог, современной российской литературой?

Я читаю скорее по привычке и обязанности, не из интереса. У меня такое ощущение, что сегодня и на бумаге, и в сети публикуется не проза, а анекдоты. Есть едкие и интересные анекдотчики - таков, например, безвременно скончавшийся Дмитрий Горчев или Евгений Шестаков, долгих лет ему жизни. Ну и авторы масштабом поменьше, типа Пелевина, который у меня вызывает некоторую брезгливость. Или Сорокин, тексты которого просто тошнотворны. А в промежутке между Шестаковым и Сорокиным, условно говоря, расположены прочие авторы.

Я знаю, что вы следите за современными фэнтези и мистикой. На чем основан этот интерес?

Такая литература меня ни в коей мере не интересует как читателя, здесь скорее исследовательский интерес. В этих изданиях воспроизводится набор представлений о существовании, о развитии, об истории, который покупается массовым читателем - если, конечно, считать тиражи в 10 000 экземпляров массовыми. Эти пестрые книжки продают и покупают, и значит то, о чем в них пишется, каким-то образом ложится в картину мира покупателей и читателей. Спектр интересов читателей оценить достаточно просто - несколько лет назад мы со студентами замеряли его рулетками. В больших книжных магазинах длина стенда обычно прямо соотносится с интересами читателей: чем выше интерес, тем длиннее полка. Мы измеряли длину стендов и потом смотрели, что понимается под тем, что называется в данном магазине историей, например. Полки с историей самые длинные, десятки метров. Потом мы случайным образом выбирали книги и просматривали их. Оказалось, что подавляющее большинство этих книг вряд ли могут считаться историческими. В них нет следов работы с архивами, ссылочный аппарат примитивный, если он вообще есть. То есть то, что называется историей, - это некая мифология, наборы спекуляций с историческим временем и историческими персонажами, если судить по тому, что продается в книжных магазинах.

Или возьмем медицину. Обычно это пара полок всего, два-три метра. Смотрим, что понимают продавец и покупатель под медициной. Оказывается, что собственно медицинских там несколько книжек на полторы сотни, а остальное - это самолечение, всякая мистика, эзотерика и прочее.

Я наблюдал эволюцию этих жанров с конца 1980-х годов. Сначала на рынке доминировали чистые типы. Если триллер, то триллер, а если мистика то мистика. Потом, в середине 1990-х, как представляется, жанры начали сливаться. Боевик + мистика, фэнтези + фантастика, бытовая драма + мистика и так далее. Сейчас существенная часть книжной продукции представляет собой некий интегральный жанр, в котором органически - с точки зрения читателей - сочетаются триллер, шпионский роман, боевик, мистика, история, фэнтези. К тому, что я привык считать литературой, эти книги не имеют отношения.

Из них я пытаюсь извлечь представления о картине мира, которой руководствуются авторы, вернее, которую авторы проецируют на читателей. В них, как правило, речь идет либо о прекрасном прошлом, которое волей авторов становится будущим, либо о будущем, в котором живут разного рода попаданцы. Вариантов много. Настоящее существует в этих книжках как нечто отвратительное, недостойное. Описываемая социальная структура феодальная, власть монархическая. Вера православная. Дальше два полюса: либо Россия завоевывает мир, космос и всевозможные пространства, конкурируя в них с пришельцами, англичанами и прочими; либо Россию уже завоевали - и оставшееся население ведет войну против завоевателей. Беркем Аль Атоми и Виктор Строгальщиков положили начало этому жанру. И эта картина несколько лет меняется только в деталях, но размывается всякими быковыми-чхартишвили.

Да, с моей точки зрения, очень четко отражаются доминирующие картины мира. Может быть, непроговариваемые.
То есть, получается, феодализм, монархизм, христианство, стремление к доминированию, войны.

Россия побеждает в этих историях?

Когда побеждает, когда проигрывает, чаще просто воюет. Победа чаще всего достигается за счет появления мессии, который приходит извне или рождается среди воюющих. И мессия, конечно, наводит порядок.

Реальностей много. Собственно, у каждого человека своя реальность, и не одна. Мы говорим о ментальных реальностях, которые латентно определяют поведение людей. А иногда и не латентно, как в случае с добровольцами в Донбассе и Сирии. У бывших советских людей очень искаженное представление о социальном времени. В советский период прошлое, настоящее и будущее были искусственно разделены. Между ними не было связок. Было великое - но плохое - прошлое, не очень хорошее настоящее и светлое будущее. Ну и, соответственно, люди разделились на группы ориентированных на прошлое, настоящее и будущее. Фундаменталисты ориентировались на прошлое, которое они хотели сделать будущим. Они породили ту литературу, которую издавали «Молодая гвардия» и «Современник». Люди, ориентированные на будущее - прогрессисты, - тоже сформировали свою литературу, самыми яркими их представителями были братья Стругацкие. И только советские люди, ориентированные на настоящее, не породили в литературе, с моей точки зрения, ничего значимого.

В 1990-е годы в литературе и социальной практике доминировали прогрессисты, разные реформаторы, рассчитывавшие, что невидимая рука рынка сделает свое дело, а они погреют руки на костре, в котором сгорали советские ценности. И сейчас прогрессисты есть, это люди, которым безразлично прошлое, к настоящему они плохо относятся, а мечты ведут их в светлое будущее. Они рассуждают про искусственные интеллекты, блокчейн, о роботах и прочем. У них есть своя литература, как правило, популяризаторская и наивная научно-фантастическая, в стиле 1970-х годов прошлого века.

Но доминируют сегодня в ментальном поле фундаменталисты. И власть, и люди ориентированы на поиск в прошлом той точки, когда страна скурвилась и пошла не тем путем, а усилия направляются на то, чтобы вернуться в эту точку и пойти правильным путем. Для них настоящее есть актуализация прошлого. Заметьте, образованные люди спорят о том, что было в XVIII веке, при Александре II, при Сталине, Хрущеве, Брежневе, Горбачеве так, будто время этих деятелей еще за окном. Люди кардинально различаются только в оценках того, каким было это настоящее/прошлое, плохим или хорошим.

И мне кажется, что мы не можем никак (я имею в виду страну в целом) связать прошлое, настоящее и будущее в какую-то последовательность. Они уже десятилетия существуют отдельно друг от друга: настоящее плохо - это все без исключения считают, прошлое где-то прекрасно, где-то отвратительно, а будущее-либо воспроизведение хорошего прошлого, либо то, что Сахаров называл конвергенцией, то есть слияние политических систем на пути технологического развития.

Еще я хотел бы остановиться на уникальном российском институте литературной классики. Насколько мне известно, такого института больше нигде нет. Наша классика - нечто неизменное, вечное, существующее вне времени и воспроизводимое отечественными государственными институтами, образовательными, например, как образцы для подражания. Потерянность во времени, о которой я говорил выше, воспроизводится в том числе и институтом классики. «Слеза ребенка», «Муму», идеальные конструкты Тургенева, мрачные образы Достоевского и так далее. В классических образах интерпретируется настоящее, и тем самым фиксируется разорванность исторического времени в картинах мира соотечественников. Поэтому девальвация литературной классики представляется мне весьма благим делом.

Мы переживаем прошлое как настоящее - а есть ли источники, в том числе литературные, на которые можно ориентироваться как на достоверные?

Скорее есть авторы. Например, Модест Колеров. Это историк, он был в свое время главой Госархива и сделал блестящую работу по документам архива Берии. Из этих документов вырисовывается совсем иная картина тех же репрессий и всего прочего. Я не помню точно, но министр, по-моему, энергетики (это был конец 1940-х - начало 1950-х годов) требовал от органов безопасности предоставить ему 50 тысяч зэков. Силовые ведомства сопротивлялись, отписывались тем, что колючки нет, жратвы нет, жить зэкам негде. Через секретариат ЦК было продавлено решение и было посажено еще 50 тысяч человек, и таких документов огромное количество. То есть мотором репрессий были не партия и тогдашние силовики, а ведомства, которым был нужен рабский труд. Осознание этого меняет картину происходившего в 1930-е и последующие годы. И у Колерова таких работ много. Он работает с архивами, извлекает из них документы и, минимально их интерпретируя, компонует очень интересные тексты. В Перми работает Олег Лейбович, книжка которого «В городе М» целиком построена на архивных документах и описывает быт и нравы и рабочих, и номенклатуры в 1940–1950 годы. Есть и другие настоящие исследователи.

Кроме того, есть - хотя и немного - прекрасные прозаики и поэты. Я благодарен создателю альманаха Александру Бабушкину, дело жизни которого - сбор и презентация текстов таких авторов, как Амирам Григоров, Владимир Строчков, Мирослав Немиров, Владимир Лилипин, Александр Сафонов, Мирослав Бакулин.

То есть в исторических оценках нам следует опираться в первую очередь на документы?

Конечно. А у нас ничего другого и нет, наверное. Но у нас ориентируются на воспоминания. Известно же, что такое воспоминания, а с документами мало кто работает. Когда была комиссия по рассекречиванию, с ними работали в основном иностранцы. Среди их работ выделяется серия «История сталинизма», семьдесят с лишним томов уже вышло. Документальное исследование того, что было в стране в 1920–1950-е годы. Я считаю, что наша история, история писаная, - это в основном беллетристика. Образ ГУЛАГа во многом сформирован спекулятивными конструкциями Солженицина, например. Ну а что такое Пушкин как историк? Беллетрист. Образ Петра Первого, который сложился сейчас, имеет истоком - в основном - роман Алексея Толстого. Очень мало настоящих историков, работающих с документами. А те историки, что стали публичными, превратились в публицистов.

А о современности мы знаем что-то? Как изучать ее, по каким документам?

Может быть, источников и нет, потому что не документируется то, что у нас происходит сейчас вне и помимо государства. Документируется то, что проходит по Росстату и по ведомственно-отраслевой отчетности. Причем данные Росстата и ведомств часто расходятся весьма существенно, а все остальное остается только в людях.

Эти документы создают особый государственный мир, в котором четко известно, что в государстве существует и как существующее функционирует. При этом зачастую постулируется существование несуществующего, а собственно сущим пренебрегают. Например, считается, что у нас есть безработица, но по жизни-то мы знаем, что рыночной безработицы нет, но есть самозанятость, не фиксируемая ни Росстатом, ни профильными ведомствами. На борьбу с безработицей выделяются ресурсы, на освоении которых неплохо живут соответствующие министерства и подведомственные им учреждения и организации. Когда президент говорит, что доверяет данным Росстата, это означает, что Росстат задает государственную онтологию. Чего нет в Росстате, того не существует. И, соответственно, государство может действовать только в этой онтологии.

Таким образом создается официальная реальность.

Это официальная реальность, но есть другие реальности. Для того, чтобы их описать, у нас просто нет понятий. Нет понятий, потому что для описания реальности используются понятия заимствованные. Например, какая-нибудь контора типа Всемирного банка начинает исследовать местное самоуправление в Российской Федерации и выпускает отчеты, из которых следует, что оно у нас есть. Но оно не такое, как требуется по нормативам банка. Для нас же ясно, что того, что подразумевает под местным самоуправлением Всемирный банк, в нашей стране просто не существует.

Ваши коллеги пытаются как-то проанализировать то, что происходит вне официального уровня?

Для описания наших реалий надо вводить свой - не импортированный - понятийный аппарат. Сначала это вызывает отторжение, но потом люди привыкают и начинают им пользоваться. Так произошло с понятиями «сословная структура», «административный рынок», «административная валюта», «самозанятость», «бесхозяйное имущество» и многими другими. Но людей, готовых отказаться от занятий наукой, понимаемой как переинтерпретация импортированных понятий и схем, сейчас от силы наберется полста человек на всю страну. А учитывая, что советское единообразие исчезло и сейчас не то что регионы, но даже муниципальные районы очень сильно различаются между собой, мы можем с достоверностью говорить только о том, что мы видим в конкретном районе или поселении. Анапа не похожа на Калининград. Совсем. Владивосток не похож на Мурманск, хотя вроде бы везде порты, везде местное самоуправление в нашем смысле этого слова, но нет местного самоуправления в терминологии Всемирного банка.

Понятийное пространство общественных наук засорено терминами, не имеющими референтов в обычной жизни. Вот, например, есть понятие «малый и средний бизнес», на поддержку которого государство выделяет весьма существенные ресурсы. Но у нас в стране нет такого бизнеса, а есть промыслы разного масштаба. Для описания промыслов необходим понятийный аппарат, которого пока не существует. Описание промыслов в терминах малого и среднего бизнеса бессмысленно, однако весьма способствует успешному освоению ресурсов организациями и людьми, осуществляющими поддержку малого и среднего бизнеса.

Да, конечно, на общее не хватает. Мы даем гранты людям, которые приходят со своими идеями. И если идея с нашей точки зрения заслуживает внимания, то мы пытаемся обеспечить ее финансированием. Мы ищем людей с идеями, но не всегда получается. Очень мало таких людей.

Среди этих проектов были такие, благодаря которым вы узнали что-то новое про Россию?

Да, конечно, например, проект «Гаражники» Александра Павлова и Сергея Селеева, который перерос в исследование промыслов. Или то, что Юля Крашенинникова накопала по здравоохранению, и то, что она делает в рамках исследования экспертной деятельности. Или проект по бесхозяйному имуществу Ольги Моляренко. Для нас это новое знание. Но не все проекты такие удачные.

Где вы сейчас вылавливаете свежие мысли?

В свое время литература играла большую роль, были толстые журналы, все читали, ждали. Сейчас столько мусора, что, может быть, и стоящие вещи проходят мимо. В фейсбуке иногда бывает, но что-то давно я не помню свежих мыслей. Свежие тексты - да, попадаются, но со старыми мыслями. У нас же сейчас интересная ситуация, когда люди сначала учатся писать, потом учатся читать, а думать начинают в конце жизни. Если начинают.

Появились социальные сети, где можно писать что хочешь. Раньше писали на заборах, теперь ВКонтакте. Вот они и пишут, не очень задумываясь над тем, что они пишут и о чем. Литература ведь существует только в пространстве критики. Триада «писатель-читатель-критик» неразрывна. Критика - это форма извлечения идей из текстов разного рода. В 1990-е годы прошлого века исчезла критика, во всяком случае я ее не вижу. А после исчезновения критики исчезла и литература.

Нет идей?

Идеи может быть и есть, но все они остаются в той временной парадигме, о которой мы с вами говорили: какое было прекрасное прошлое или какое было страшное прошлое, как плохо жить в настоящем. Как мы когда-то читали? Появлялся свежий номер «Нового мира», например. Там первым делом смотрели раздел «Критика», так ведь? И по критике мы ориентировались, что имеет смысл читать. Хвалят в «Новом мире» - нужно читать. Ругают в «Нашем современнике» - надо читать.

Сейчас, как мне кажется, институт авторства тоже очень сильно изменился. Перспективному автору после первых вышедших книг предлагают большие деньги за сценарии телесериалов. Он, естественно, соглашается и перестает быть писателем. Несколько человек на моей памяти за год-два так и скурвились. Например, Дмитрий Янковский, автор прекрасного городского фэнтези. Сейчас он пишет книжки сразу как сценарии телесериалов, а как начинал! Или Александр Бушков, человек с огромным потенциалом. Сейчас он серийно пишет, план дает, две книжки в год. Сама организация нашего информационного пространства просто убивает мастерство.

В этой ситуации можно только выработать иммунитет к тому чтиву, которым сейчас завалены книжные магазины и полны электронные библиотеки. Я регулярно смотрю поступления в некоторые электронные библиотеки, и там доминируют два жанра. Первый - фэнтези-мистика-исторический боевик под одной обложкой. Второй жанр - женские романы в огромном количестве. И в них тоже фэнтези-мистика, но вместо боевика любовь с подробностями. Я не представлял себе до недавнего времени, что женская проза пишется в таких объемах.

Насчет иммунитета: мне близки авторы скорее доперестроечные, чем перестроечные. Был Юрий Казаков, гениальный писатель, помер от алкоголизма. Или Константин Воробьев, «Крик» - лучший, на мой взгляд, текст о войне. Или Можаев, «Мужики и бабы». Но эти и многие другие авторы ушли в социальное небытие, их помнят только такие старики как я. Они не вписываются в это постмодернисткое поле, где все в одном флаконе смешано и говнецом ароматизировано.

Что же тогда делать интересующемуся читателю кроме выращивания иммунитета?

Искать. С одной стороны, это сложно, так как много всего, мусора, а с другой стороны, просто, потому что все есть в сети. Я не могу сказать, что ничего нет. Есть, например, Евгений Добренко, автор книги «Политэкономия соцреализма». У него несколько очень приличных работ, он в Штатах где-то живет, давно уже уехал, но он исследователь, работает с архивами. Добренко показывает, как формировалось то, что стало современным публичным полем. Он очень серьезно относится к социалистическим символам и показывает, каким образом эти символы превращались в практики. То же соцсоревнование, выполнение плана. Обычно такие содержательные книжки издает издательство «Нового литературного обозрения».

Или вот вышло относительно недавно шеститомное собрание трудов Сигизмунда Кржижановского. Удивительные тексты. Он умер в 1950 году, его проза при жизни почти не печаталась. Удивительный язык, ломающий реальность. Был редактором в каком-то маленьком издательстве. Если вспоминать, то, конечно, найдется много пишущих людей, которые мне интересны.

Но это все прошлое, а о настоящем только догадки?

О настоящем - не знаю. Настоящее содержится не в художественных текстах, а в бухгалтерских книгах, ведомственных отчетах, в личных текстах в сети, и как его оттуда извлечь - это отдельный разговор.