Выздоравливаю от зимы цветаева. Сини подмосковные холмы

ОСЕНЬ В ТАРУСЕ

Ясное утро не жарко,
Лугом бежишь налегке .
Медленно тянется барка
Вниз по Оке .

Несколько слов поневоле
Все повторяешь подряд .
Где - то бубенчики в поле
Слабо звенят .

В поле звенят ? На лугу ли ?
Едут ли на молотьбу ?
Глазки на миг заглянули
В чью - то судьбу .

Синяя даль между сосен ,
Говор и гул на гумне ...
И улыбается осень
Нашей весне .

Жизнь распахнулась , но все же
Ах , золотые деньки !
Как далеки они . Боже !
Господи , как далеки !

(М.Цветаева)

Сини подмосковные холмы…

Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом - пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, - должно
Выздоравливаю от зимы.

Я иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов - не жаль!
Стук колес и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.

Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце - слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.

Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом...
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы.

Мне чудятся Оки серебряные воды,
Лесов березовых серебряный язык.

В сиреневой тени, ромашкой зацветая,
Таруса спит смолы янтарным сном.
Игнатовской горы за тетиным сараем
Рыже-зеленый виден мне излом.

Анастасия Цветаева. Чужбина. 1941. Дальлаг

***

Набегают голубые тени;
День истлел. На западе темно.
В этой грусти, в этом запустеньи,
Что земля, что небо- все одно.

На полянах, на просёлке пыльном-
Никого; крапиве благодать.
Лишь по колеям автомобильным
Возраст века можно угадать.

Я сойду к заборам и домишкам,
К рыболовам, спящим над рекой,
К старым ивам, что полны с излишком
Гордой, человеческой тоской.

Лес миную, обогну овраги
И бегом, густую пыль клубя,
Вниз, к реке, чтоб в неподвижной влаге
Не увидеть - угадать себя.

Там, изрытый зыбкими кругами,
Сломанную ветку ухватив,
Он висит в пространстве, вверх ногами
Обращенный, словно негатив.

Но в глазах, в изборожденной коже,
В каждой капле с радужной каймой
Наобум я различаю всё же
Возраст века, вечный возраст мой.

Конец 1950-х Аркадий ШТЕЙНБЕРГ

В очарованье русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
Не каждому художнику видна.
:::::::::::::
И лишь когда за темной чащей леса
Вечерний луч таинственно блеснет,
Обыденности плотная завеса
С ее красот мгновенно упадет.
:::::::::::::
Вздохнут леса, опущенные в воду,
И, как бы сквозь прозрачное стекло,
Вся грудь реки приникнет к небосводу
И загорится влажно и светло.
::::::::::::..
И чем ясней становятся детали
Предметов, расположенных вокруг,
Тем необъятней делаются дали
Речных лугов, затонов и излук.

Николай Заболоцкий

Город Таруса

Уютный, мирный городок;
Над голубеющей Окою,
От суеты земной далек,
Он дышит благостным покоем.

Он весь ютится по холмам,
Ключи лепечут по низинам,
И ветхи серые дома,
А посреди - собор старинный

И колокольня, как свеча.
В садах грачи кричат, кричат,
Однообразен крик грачиный...
Внизу широким полукругом
Оки сверкающая гладь.

А там, за мелями, за лугом,
Лесов бесчисленная рать
Толпится по горам прибрежным
И мягко тонет в дымке нежной...
Какая ширь и благодать!

Здесь Шитиков, всегда живой,
Всегда веселый, вдохновенный,
Своей талантливой рукой
Тарусу пишет несравненно
В туманной дымке и снегах
И в ярких солнечных лучах.

Его торжественные ивы,
Оки синеющей извивы,
Окрестных далей глубина -
Все душу трогает до дна.

Есть кладбище среди берез
На берегу, над горным скатом,
Могила с краю - в ней Мусатов
Почил, исполнен тайных грез.
Мир неразгаданный, богатый
С собой навеки он унес...

Вот резвой Тарусянки струи,
Бурля, сверкают по камням,
И речка светлая чарует,
К себе прохладою маня.

Вот сваи мельницы забытой,
Колеса поросли травой,
Кругом тенистые ракиты
Склонили ветви над водой.

Коряги, камни, темный омут…
И много розовых цветов
Цветет по берегу крутому
Средь дикой заросли кустов.

Кричит гудок протяжно, резко
И, всколыхнувши лоно вод,
Дымя, шипя, с бурливым плеском,
Отчалил белый пароход.

Еще минута - поворот
Его совсем закрыл собою...
И снова веет тишиною.
Молчат горячие пески.

Лесная даль синеет кротко.
И нежно плачут кулики.
Плывет с пахучим сеном лодка,
Тревожа зеркало реки.

А.В.Чельцов 1924

Весна

Кто жаждет красоты природы,
Кто хочет отдохнуть душой,
Тому советую в Тарусе
Прожить недели три весной.

В.А.Каспари 1925

Вот вижу я Оку-реку,
На берегу её стою.
Она красива и мила,
Она задумчива, добра.

Пройдя по берегу реки,
Увидишь ты немало красоты.
Увидишь город небольшой
Увидишь ты Тарусу всей красой:

Её пейзаж, её просторы,
Её высокие брега.
И пронесешь через года
Все прелести ее тогда.

Приймак Софья 7"Б" школа №1262

…У Тарусы есть своя слава… Пожалуй, нигде поблизости от Москвы не было мест таких типично и трогательно русских по своему пейзажу… Недаром еще с конца XIX века Таруса стала городом художников…

К.Г. Паустовский

Сколько мне ни приходилось ездить по разным странам и по нашей стране, такого чудесного, милого моему сердцу места, как Таруса, не встречал, не видел.

Святослав Рихтер

"... Места вокруг Тарусы поистине прелестны, они погружены в чистейший легкий воздух... Тарусу давно следовало бы объявить природным заповедником..."

К.Г. Паустовский

«Леса кругом горят осенним пожаром. По утрам пойма Оки наливается голубым туманом, и ничего тогда не видно сверху, только верхушки холмов стоят над туманной рекой красными и рыжими островами. Иногда дали мутнеют и пропадают - начинает идти мельчайший дождь, и каждый лист одевается водяной пленкой. Тогда лес становится еще багряней и сочней, еще гуще по тонам, как на старой картине, покрытой лаком... Трава, елки и кусты затканы паутиной, и жестяно гремят под сапогами шоколадные дубовые листья. Покрикивают буксиры на Оке, зажигаются вечерами бакены, гудят по склонам холмов трактора, и кругом такие милые художнические места - Алексин, Таруса, Поленово, кругом дома отдыха и такая мягкая, нежная осень, хоть время идет уж к середине октября...»

Ю.Казаков

«Одно из неизвестных, но действительно великих мест в нашей природе находится всего в десяти километрах от бревенчатого дома, где я живу каждое лето, - пишет Константин Георгиевич,- ...То великое место, о котором я хочу рассказать, называется скромно, как и многие великолепные места в России: Ильинский омут. Для меня это название звучит не хуже, чем Бежин луг или Золотой Плес около Кинешмы... Такие места наполняют нас душевной легкостью и благоговением перед красотой своей земли, перед русской красотой...

Поверьте мне, - я много видел просторов под любыми широтами, но такой богатой дали, как на Ильинском омуте, больше не видел и никогда, должно быть, не увижу.

Это место по своей прелести и сиянию простых полевых цветов вызывает в душе состояние глубочайшего мира и вместе с тем странное желание, - если уж суждено умереть, то только здесь, на слабом этом солнечном припеке, среди этой высокой травы...

Каждый раз, собираясь в далекие поездки, я обязательно приходил на Ильинский омут. Я просто не мог уехать, не попрощавшись с ним, со знакомыми ветлами, со всероссийскими этими полями... Нет! Человеку никак нельзя жить без родины, как нельзя жить без сердца».

К.Г. Паустовский

«Таруса в начале 20 века была прелестным городком (2000 жителей) на берегу Оки и впадавшей в нее речки Таруски среди почти не тронутой цивилизацией прекрасной природы... Хороша была Таруса! Природа, то есть реки, леса и луга, непосредственно подступали к Тарусе и как-то незаметно переходили в ее зеленые улицы с маленькими деревянными домиками. Несколько каменных купеческих домов было только в центре, да дом школы и стены бывшей тюрьмы на взгорье. Мощеных улиц, кроме центра, не было. Таруса вся утопала в яблоневых садах. Подъезжаешь к Тарусе на пароходе или с тульского берега - хоть город, как на ладошке, а его почти не видно из-за садовой зелени, только маяками видны собор и церковь на Воскресенской горке. А весной, когда цветут яблони, Таруса красуется, как невеста в подвенечном платье».

В. Ватагин

«Я не променяю Среднюю Россию на самые прославленные и потрясающие красоты земного шара. Всю нарядность Неаполитанского залива с его пиршеством красок я отдам за мокрый от дождя ивовый куст на песчаном берегу Оки»

К.Г. Паустовский

«Я уже потерял счет фильмам, в которых снимался. Многие из них позабылись, а в числе самых памятных и самых любимых хранятся воспоминания о работе над «Верными друзьями».

Почему? А вот, верьте или не верьте, река сыграла в этом главную роль. Река внесла поэтичность в наш каждодневный труд. Река сплотила и сдружила нас, участников этого фильма.

Ранние утра и тихие вечера на реке, - какой покой приносили они с собою! А как учили они нас любоваться красотой родной нашей земли, сколько добрых мыслей бродило в голове, когда наш плот медленно плыл по течению, а мы глядели на чудесные берега, открывавшиеся перед нами. Хорошие были дни! И я убежден, что это возможно не только в фильме».

Борис Чирков, актер, снимавшийся в фильме «Верные друзья»

Они встретились в 1914 году. Марине Цветаевой было в то время всего 22 года. У нее муж и маленькая дочь – Ариадна. София Парнок оказалась почти на 9 лет старше. Вспыхнула любовь. В жизни случаются разные неожиданности. Оставим за рамками чувства двух поэтесс. Об этом написано достаточно много. Обратимся к поэзии. Важно, что в результате этой встречи появился замечательный цикл из 17 стихотворений под названием «Подруга». Именно так обозначила свое отношение к Софии молодая Марина Цветаева. Стихи буквально излучались из души Цветаевой с октября 1914 года по май 1915, целых 7 месяцев. И что бы ни говорили – читать их одно удовольствие.

ПОДРУГА

Вы счастливы? - Не скажете! Едва ли!
И лучше - пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
Вы так устали повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной -
Красноречив!
Я Вас люблю. - Как грозовая туча
Над Вами - грех -
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех,
За то, что мы, что наши жизни - разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И темный рок,
За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас - хоть разорвись над гробом! -
Уж не спасти!
За эту дрожь, за то - что - неужели
Мне снится сон? -
За эту ироническую прелесть,
Что Вы - не он.
16 октября 1914

Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? - Чья победа? -
Кто побежден?
Все передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?
Кто был охотник? - Кто - добыча?
Все дьявольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?
В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце - Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?
И все-таки - что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
23 октября 1914

Сегодня таяло, сегодня
Я простояла у окна.
Взгляд отрезвленней, грудь свободней,
Опять умиротворена.
Не знаю, почему. Должно быть,
Устала попросту душа,
И как-то не хотелось трогать
Мятежного карандаша.
Так простояла я - в тумане -
Далекая добру и злу,
Тихонько пальцем барабаня
По чуть звенящему стеклу.
Душой не лучше и не хуже,
Чем первый встречный - этот вот, -
Чем перламутровые лужи,
Где расплескался небосвод,
Чем пролетающая птица
И попросту бегущий пес,
И даже нищая певица
Меня не довела до слез.
Забвенья милое искусство
Душой усвоено уже.
Какое-то большое чувство
Сегодня таяло в душе.
24 октября 1914

Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел.
- А каждый Ваш грядущий день
Моим весельем был бы весел.
Особенно смущало Вас
Идти так поздно в ночь и холод.
- А каждый Ваш грядущий час
Моим весельем был бы молод.
Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо.
- Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
25 октября 1914

Сегодня, часу в восьмом,
Стремглав по Большой Лубянке,
Как пуля, как снежный ком,
Куда-то промчались санки.
Уже прозвеневший смех…
Я так и застыла взглядом:
Волос рыжеватый мех,
И кто-то высокий - рядом!
Вы были уже с другой,
С ней путь открывали санный,
С желанной и дорогой, -
Сильнее, чем я - желанной.
- Oh, je n’en puis plus, j’etouffe! -
Вы крикнули во весь голос,
Размашисто запахнув
На ней меховую полость.
Мир - весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки…
Так мчались Вы в снежный вихрь,
Взор к взору и шубка к шубке.
И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
Я около двух секунд -
Не более - вслед глядела.
И гладила длинный ворс
На шубке своей - без гнева.
Ваш маленький Кай замерз,
О, Снежная Королева.
26 октября 1914

Ночью над кофейной гущей
Плачет, глядя на Восток.
Рот невинен и распущен,
Как чудовищный цветок.
Скоро месяц - юн и тонок -
Сменит алую зарю.
Сколько я тебе гребенок
И колечек подарю!
Юный месяц между веток
Никого не устерег.
Сколько подарю браслеток,
И цепочек, и серег!
Как из-под тяжелой гривы
Блещут яркие зрачки!
Спутники твои ревнивы? -
Кони кровные легки!
6 декабря 1914

Как весело сиял снежинками
Ваш - серый, мой - соболий мех,
Как по рождественскому рынку мы
Искали ленты ярче всех.
Как розовыми и несладкими
Я вафлями объелась - шесть!
Как всеми рыжими лошадками
Я умилялась в Вашу честь.
Как рыжие поддевки - парусом,
Божась, сбывали нам тряпье,
Как на чудных московских барышень
Дивилось глупое бабье.
Как в час, когда народ расходится,
Мы нехотя вошли в собор,
Как на старинной Богородице
Вы приостановили взор.
Как этот лик с очами хмурыми
Был благостен и изможден
В киоте с круглыми амурами
Елисаветинских времен.
Как руку Вы мою оставили,
Сказав: «О, я ее хочу!»
С какою бережностью вставили
В подсвечник - желтую свечу…
- О, светская, с кольцом опаловым
Рука! - О, вся моя напасть! -
Как я икону обещала Вам
Сегодня ночью же украсть!
Как в монастырскую гостиницу
- Гул колокольный и закат -
Блаженные, как имянинницы,
Мы грянули, как полк солдат.
Как я Вам - хорошеть до старости -
Клялась - и просыпала соль,
Как трижды мне - Вы были в ярости! -
Червонный выходил король.
Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…
Декабрь 1914

Свободно шея поднята,
Как молодой побег.
Кто скажет имя, кто - лета,
Кто - край ее, кто - век?
Извилина неярких губ
Капризна и слаба,
Но ослепителен уступ
Бетховенского лба.
До умилительности чист
Истаявший овал.
Рука, к которой шел бы хлыст,
И - в серебре - опал.
Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука.
10 января 1915

Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю.
Но тоска во мне - слишком вечная,
Чтоб была ты мне - первой встречною.
Сердце сразу сказало: «Милая!»
Все тебе - наугад - простила я,
Ничего не знав, - даже имени! -
О, люби меня, о, люби меня!
Вижу я по губам - извилиной,
По надменности их усиленной,
По тяжелым надбровным выступам:
Это сердце берется - приступом!
Платье - шелковым черным панцирем,
Голос с чуть хрипотцой цыганскою,
Все в тебе мне до боли нравится, -
Даже то, что ты не красавица!
Красота, не увянешь за́ лето!
Не цветок - стебелек из стали ты,
Злее злого, острее острого
Увезенный - с какого острова?
Опахалом чудишь, иль тросточкой, -
В каждой жилке и в каждой косточке,
В форме каждого злого пальчика, -
Нежность женщины, дерзость мальчика.
Все усмешки стихом парируя,
Открываю тебе и миру я
Все, что нам в тебе уготовано,
Незнакомка с челом Бетховена!
14 января 1915

Могу ли не вспомнить я
Тот запах White-Rose и чая,
И севрские фигурки
Над пышащим камельком…
Мы были: я - в пышном платье
Из чуть золотого фая,
Вы - в вязаной черной куртке
С крылатым воротником.
Я помню, с каким вошли Вы
Лицом - без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоня.
И лоб Ваш властолюбивый,
Под тяжестью рыжей каски,
Не женщина и не мальчик, -
Но что-то сильней меня!
Движением беспричинным
Я встала, нас окружили.
И кто-то в шутливом тоне:
«Знакомьтесь же, господа».
И руку движеньем длинным
Вы в руку мою вложили,
И нежно в моей ладони
Помедлил осколок льда.
С каким-то, глядевшим косо,
Уже предвкушая стычку, -
Я полулежала в кресле,
Вертя на руке кольцо.
Вы вынули папиросу,
И я поднесла Вам спичку,
Не зная, что делать, если
Вы взглянете мне в лицо.
Я помню - над синей вазой -
Как звякнули наши рюмки.
«О, будьте моим Орестом!»,
И я Вам дала цветок.
С зарницею сероглазой
Из замшевой черной сумки
Вы вынули длинным жестом
И выронили - платок.
28 января 1915

Все глаза под солнцем - жгучи,
День не равен дню.
Говорю тебе на случай,
Если изменю:
Чьи б ни целовала губы
Я в любовный час,
Черной полночью кому бы
Страшно ни клялась, -
Жить, как мать велит ребенку,
Как цветочек цвесть,
Никогда ни в чью сторонку
Глазом не повесть…
Видишь крестик кипарисный?
- Он тебе знаком -
Все проснется - только свистни
Под моим окном.
22 февраля 1915

Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом - пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, - должно быть,
Выздоравливаю от зимы.
Я иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов - не жаль!
Стук колес и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.
Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце - слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.
Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом…
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы,
13 марта 1915

Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои
И глаза - кого-кого-то
Взглядом не дарят! -
Требующие отчета
За случайный взгляд.
Всю тебя с твоей треклятой
Страстью - видит Бог! -
Требующую расплаты
За случайный вздох.
И еще скажу устало,
- Слушать не спеши! -
Что твоя душа мне встала
Поперек души.
И еще тебе скажу я:
- Все равно - канун! -
Этот рот до поцелуя
Твоего был юн.
Взгляд - до взгляда - смел и светел,
Сердце - лет пяти…
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути.
28 апреля 1915

Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины. - Их волосы, как шлем,
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. - Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?
Вознесение, 1915

Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать - куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы - на палубе…
Вы - в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе…
Вечерние поля в росе,
Над ними - во́роны…
- Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
3 мая 1915

В первой любила ты
Первенство красоты,
Кудри с налетом хны,
Жалобный зов зурны,
Звон - под конем - кремня,
Стройный прыжок с коня,
И - в самоцветных зернах -
Два челночка узорных.
А во второй - другой -
Тонкую бровь дугой,
Шелковые ковры
Розовой Бухары,
Перстни по всей руке,
Родинку на щеке,
Вечный загар сквозь блонды
И полунощный Лондон.
Третья тебе была
Чем-то еще мила…
- Что от меня останется
В сердце твоем, странница?
14 июля 1915

Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе… - Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
6 мая 1915

Стихотворение Марины Цветаевой «Сини подмосковные холмы», написанное в марте 1915 года, посвящено описанию ощущения поэтессы в момент ухода зимы и прихода весны. Период с 1912 по 1917 год можно назвать последним отрезком спокойной жизни поэтессы, когда она полной грудью может наслаждаться жизнью, не думая о её невзгодах.

Три года прошло от венчания с Эфроном, ещё более 2 лет до революции, которая разделит семью. Этой весной Цветаева ещё ощущает себя счастливой и может уделять внимание окружающей природе и своему состоянию в ней.

Весна сменяет зиму

Поэтесса пишет, что чувствует себя выздоравливающей от зимы. На фоне синих от тающего снега подмосковных холмов, она с удовольствием вдыхает пыль и дёготь московских улиц и всё больше спит, а не спит так смеётся. Это признак весеннего выздоровления от болезни зимы, когда тоска и тишина наполняли сердце.

Выздоравливаю от зимы.

В этот момент пробуждения ото сна весны Цветаева готова променять стихи на аромат жаренного миндаля и стук колёс по московской мостовой. Ненаписанного ей не жаль, так как пробуждение весны – это залог дальнейшей жизни, в которой найдётся место и поэзии, как составной части её жизни.

Наслаждение пустотой

Сердце Цветаевой переполнено, отчего и голова пуста. Сейчас не хочется думать, есть желание только наслаждаться существованием, чувствуя, как зимняя хандра отступает под натиском весеннего тепла. Поэтесса сейчас смотрит на свои дни, как на волны, наблюдая свою жизнь со стороны и не вступая с ней в споры и конфликты. Цветаевой 23 года и ей хочется сделать паузу, наслаждаясь приходом очередной весны.

Голова до прелести пуста,

Весенний воздух пропитан нежностью, она буквально сочится из прорастающей зелени и проникает глубока в душу. В последнем четверостишии Цветаева пишет, что весна уже вся в ней, она начинает заболевать летом, едва оправившись от зимней спячки. Это естественно для поэтессы, которая всё близко воспринимает к сердцу и не может стоять в мыслях на месте. Ещё только теплее воздух, а лето видится на расстоянии вытянутой руки. Скоро снова летний зной, скоро снова на землю придёт марево, которое подготовит человека к осени, заставит полюбить листопад и почувствовать нежность осенней прохлады.

Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы.

Это стихотворение считается одним из самых спокойных и «безболезненных» в творчестве поэтессы. В нём Цветаева не поднимает сложных вопросов, не кричит в строках, а лишь описывает свои внутренние ощущения, которые дарит пробуждающаяся весна.

Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом - пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, - должно быть,
Выздоравливаю от зимы.

Я иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов - не жаль!
Стук колес и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.

Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце - слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.

Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом…
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы.